Наталья Скуратовская: Когда церковь превращается в ролевую игру. Наталья Скуратовская: То, что мы считаем грехом, порой имеет медицинскую причину Кстати, об отсечении воли. Как это понимать

Совместимы ли православие и психология? Почему наиболее распространенным психическим расстройством среди православных верующих считается депрессия? Что прихожанин может противопоставить манипуляциям в церкви? В чем заключается здоровая церковность? На эти и другие вопросы отвечает Наталия Скуратовская - психолог, психотерапевт, преподаватель курса «Практическая пастырская психология» Хабаровской духовной семинарии, генеральный директор тренинговой компании «Viv Актив».

Наталия, как сочетаются православие и психология?

Предмет психологии - это психика, не душа и не дух. Конечно, отчасти мы можем сказать, что понятие психики соприкасается с тем, что называется душой, но только отчасти. В психологической науке есть разные подходы и теории: одни из них созвучны христианскому мировоззрению в большей в мере, другие - в меньшей.

Верующий человек вполне может использовать наработки практической психологии для решения тех или иных внутренних или межличностных проблем. Существует и такое направление, как христианская психология, которое пытается совместить православную антропологию и современное психологическое знание.

Психологию часто обвиняют в атеистичности и чуть ли не в связи с темными силами.

Есть и такое. Когда семь лет назад я начала заниматься вопросами психологии в церковной среде, один архиерей пригласил меня провести тренинг для священников, и мне приходилось опровергать подобные предрассудки - что психология не от лукавого, что это не сатанинская наука, а просто способ разобраться в том, как функционирует человеческая психика, как строятся отношения между людьми в семье, коллективе, обществе, какие закономерности на это влияют, какие бывают проблемы и как их можно решить.

Еще очень часто можно услышать возражение, особенно со стороны священнослужителей, что психология пытается подменить душепопечение. Это неверно потому, что душепопечение прежде всего касается отношений человека и Бога, то есть сферы духа. Психология же с этой сферой дело не имеет в принципе - то, что связывает нас с Творцом, может развиваться только в религиозном, церковном контексте.

Нередко приходится наблюдать, как верующий выдает какие-то свои эмоциональные переживания за «откровение свыше».

Это серьезнейший вопрос в православной аскетике. С этим связано такое понятие, как прелесть - самообман, когда человек считает, что он уже пришел к святости или обрел какие-то ее признаки. Аскетика подсказывает способ различения, который называется трезвением. Это весьма созвучно такому психологическому понятию, как критичность.

Аскетика учит, что нужно испытывать природу своих духовных переживаний. Психология также рекомендует не принимать безусловно те или иные установки, особенно, если что-то нам кажется «откровением свыше», и проверять, не связано ли это с какими-то нашими эмоциями, настроениями или же психическими отклонениями.

Исходя из вашей практики, какие психологические проблемы наиболее часто встречаются у православных верующих?

Люди разные, и проблемы у всех разные. Нередко в церковь их приводят неоправданные ожидания, в том числе и психологические проблемы - горе, потери, неудовлетворенность отношениями, чувство одиночества, отчуждение от мира и невротические переживания.

В религиозном контексте мы верим, что человека призывает в церковь божественная благодать, но она ощущается обычно на уровне неких смутных ощущений - мол, надо туда идти, чтобы найти защиту, опору и спасение, которое, как правило, понимается не в высшем смысле, а как избавление от внутренней неустроенности. Есть и другой вариант: человек начитается духовных книг и впадает в состояние прелести, думая, что он познал истину и теперь спасет остальных.

Психологически устойчивых людей, лишенных каких бы то ни было эмоциональных проблем, наверное, просто нет. Каждого из нас жизнь и окружение так или иначе ранят. Попадая же в церковную среду, человек может травмироваться вторично. Те качества, которые его побудили искать отдушину и отраду в церкви, зачастую приводят его в ту же систему отношений, от которой он искал спасения.

Например, человек рос в ситуации домашнего насилия под гнетом жестокого авторитарного отца, который пил, бил, морально уничтожал и так далее. Он несет эту травму в церковь и часто находит себе духовника, который во многом похож по психотипу на того самого отца. Но теперь это как бы благопристойно: никто не пьет, не бьет, но при этом учит считать себя хуже всех, не жить своим умом, потому что человеческая воля повреждена, и нельзя шагу ступить без благословения.

И таким образом человек оказывается в привычных для него психологических условиях, но отныне его проблемы стали якобы благочестивыми - неспособность принять на себя ответственность и стандартная позиция жертвы превратились в «смирение, послушание и отсечение воли». На самом же деле эти невротические проявления не имеют ничего общего с тем, что у святых отцов понимается под смирением, послушанием и отсечением воли.

Кстати, об отсечении воли. Как это понимать?

Начнем с того, что само это понятие появилось в монашестве. Большинство наставлений, касающихся аскетики и устроения духовной жизни, написаны в основном людьми монашествующими. Большинство трудов, определяющих нашу сегодняшнюю церковную жизнь, написаны на заре христианства. И там было четкое разделение двух путей - монашеского и семейного. Ни один из них не лучше и не хуже, они равночестны, исходя из того, что есть люди разного душевного устроения.

Отсечение воли прежде всего относится к монашествующим. Антоний Великий, когда об этом говорил, отмечал: как для монаха пагубно жить своей волей, так и для семейного человека губительно отказываться от нее. Поэтому если мы говорим о мирянах, то отсечение воли в любом случае это скорее исключение, чем правило.

В наше время духовные отцы, которые в высоком смысле ведут своих чад к спасению, - это большая редкость. Тут нужно разделять роли: духовника, который регулярно принимает исповедь у человека, хорошо знает его внутренний мир и может направлять его духовную жизнь, как более зрелый в духовном плане, и того, кто берет на себя полную ответственность за жизнь другого человека.

Кроме того, чтобы передать кому-то свою волю, ее нужно иметь. Личность должна обладать способностью принимать волевые решения, а не занимать инфантильную позицию. Мудрый священнослужитель способствует духовному росту верующего, а не его закрепощению в роли вечного ребенка.

И с этим связаны наиболее распространенные проблемы «старшего церковного возраста». Живя в иллюзиях, неофит рано или поздно начинает ощущать внутренний конфликт. Почему и говорят, что наиболее распространенное расстройство среди православных - это депрессия.

Содержание молитв и церковных богослужений направлено на то, чтобы мы осознавали свою греховность, но при этом мы забываем, что святые отцы писали это в твердой уверенности, что Бог с ними, что он их любит, и видели свое несовершенство в свете этой любви. Это было не самоиздевательским ковырянием в своих болячках, а воодушевленным стремлением к очищению и приобретению божественных качеств.

А если мы только говорим: мол, я самый грешный и хуже всех, но при этом не чувствуем, что Бог нас любит и такими, принимает нас теми, кем мы есть на самом деле, и ведет нас к спасению, то наша духовная жизнь превращается в хождение по кругу своих психологических проблем.

Психология может помочь разгрести эти душевные проблемы, мешающие вести подлинную духовную жизнь, при этом не вмешиваясь в сферу духа, а помогая устранять препятствия.

Есть такое мнение, что внешний традиционализм церкви и строго вертикальные отношения между клириками и мирянами становятся все менее оправданными в современных условиях, более равноправных, чем в предыдущие века.

Метафора отношений отца и детей пронизывает всю церковную жизнь, начиная с того, что Бог - это Отец. Но не свирепый, а любящий. В то же время священник предстоит от имени общины перед Богом в статусе духовного отца. Но даже в житейском смысле задача отца - вырастить своих детей, чтобы они стали взрослыми и сильными. Ненормален тот отец, который пытается держать своего ребенка всю жизнь в памперсах.

Я могу говорить только о Русской православной церкви, которую хорошо знаю изнутри, и о некоторых других поместных церквях, где определенные вещи устроены по-другому. В Украинской церкви, насколько мне известно, во многом то же самое, что и в Русской.

В современной церковной педагогике мало что рассчитано на духовное взросление прихожан, зачастую они искусственно задерживаются в «манеже». Человек попадает в регламентированную систему, и первое время его это успокаивает. Он начинает разбираться во всех правилах, зачастую не вникая в их внутренний смысл, становится «знатоком», но при этом ничто не побуждает его духовно взрослеть.

Если у священника есть такой личный дар, он способствует, чтобы человек в церкви рос, а не оставался «вечным младенцем», однако в нынешней общепринятой церковной практике подобных инструментов практически нет.

Затем прихожанин начинает чувствовать неудовлетворенность: мол, я хожу в церковь 10, 20, 30 лет, но не чувствую Бога, нет ощущения, что приблизился к святости, совершаю те же самые грехи; да, какие-то перестал, но добавились новые. У человека наступает разочарование, вплоть до сомнения в существовании Бога, и нередко это приводит к обесцениванию веры.

Если священник чуток к своим духовным чадам и способствует их взрослению, он понимает, что это - нормальный кризис. Здесь можно провести аналогию с подростковым возрастом. С одной стороны, подростку кажется, что он уже взрослый, с другой - у него еще в чем-то не хватает разумения, в чем-то недостаточно самостоятельности, для ощущения безопасности ему по-прежнему нужен родительский тыл.

Если такого прихожанина не начинают попрекать в том, что он «нецерковный», «не наш», если община его не отторгает, то он, пережив кризис, приходит к более зрелой и осознанной вере. Он начинает понимать, что «не человек для субботы, а суббота для человека», что вычитывание утренних и вечерних правил, канонов перед причастием, соблюдение постов - это не основное содержание духовной жизни, а всего лишь ориентиры на пути.

В нашей церкви отношения очень иерархические, воспроизводится средневековая византийская модель отношений, которая не получила у нас практически никакого развития. В этом есть элемент ролевой игры в средневековье. Тогда иерархия была естественной, общество снаружи соответствовало обществу в церкви. Сейчас у нас действительно существует разрыв между системами отношений внутри церкви и за ее пределами.

Конечно, церковь всегда «не от мира сего», и она не должна гнаться за ним, но ведь человеческая личность тоже изменилась за последние 2000 лет.

Начиная с того, что самому понятию личности от силы лет 250. То, что подразумевали под ним в средние века, соответствует нынешнему понятию индивидуума. В современном же понимании индивидуум и личность - это «две большие разницы».

Где православная церковь не составляет большинство верующих, она трансформировалась быстрее. Там нет такой дистанции между клириками и мирянами, как у нас, внутрицерковные отношения зачастую демократичнее и более открытые. Последние двадцать лет запрос на изменение внутрицерковной системы отношений стал формироваться и у нас. На мой взгляд, наша церковь вскоре к этому придет.

Если человек сталкивается в церкви с манипуляциями, что он может этому противопоставить?

Прежде всего нужно учитывать, что манипулятор не всегда осознает, что он манипулирует. Часто он воспроизводит модели поведения, которые привычны для него самого - им манипулировали, и он не умеет по-другому. Манипулятор воспринимает это как норму отношений. Заметив это, человек порой начинает возмущаться. Этого делать не стоит. Священник и так называемые авторитетные прихожане - не святые. Они просто люди, способные в том числе и на осознанные или неосознанные манипуляции.

Нужно на ясную голову, холодным рассудком, проанализировать ситуацию: что у нас происходит, осознает ли манипулятор, что он пытается воздействовать на других. Осознанная манипуляция направлена обычно на ту или иную конкретную выгоду - например, материальную или статусную. А неосознанная - как правило, на получение большей власти над человеком и удовлетворение тщеславия.

Далее вычленяем, с какой целью нами пытаются манипулировать, как это соотносится с нашими собственными интересами и что мы можем этому противопоставить. Обычно достаточно вскрыть эту манипуляцию, проговорить ее.

Например: «Мне кажется, что вы добиваетесь, чтобы я бездумно с вами соглашался, но церковь учит нас стоять в свободе, дарованной Христом, что свобода воли - это дар Божий, и если у меня есть другие суждения по этому вопросу, мне хотелось бы, чтобы мы их по умолчанию не отвергали, а аргументированно обсуждали».

Если манипуляция осуществляется давлением на эмоции - нагнетается страх или «давят на жалость», нужно отделить слова и факты от эмоциональной составляющей, задать себе вопрос, какую сейчас эмоцию хотят во мне вызвать и для чего.

В случае эмоционального давления стоит отойти на шаг в сторону и понять, о чем на самом деле идет разговор, - вернуться к буквальному и объективному смыслу сообщения, которое вам пытаются донести под соусом этих эмоций. И затем разговаривать по этому «сухому остатку».

Предложить побеседовать спокойно, давая понять, что вас не удастся заразить паникой. Например: «Мы готовы помочь, но мы не любим вымогательство». Таким образом, мы выстраиваем границы.

Вернемся к невротическим проявлениям у верующих. Некоторые церковные психологи используют такое понятие, как «православный невроз». Какова его природа?

Невроз - это собирательное понятие. Их великое множество, в том числе и среди православных. Но самое главное, что невротизирует, - это внутренний конфликт. И зачастую он происходит между идеальным и реальным, отверженным «я», которому не дается возможности проявляться во внешнем мире.

Срабатывает такая установка: чтобы быть любимым, нужно быть одобряемым. И человек начинает выстраивать свое ложное «я»: вместо того, чтобы совершенствовать в церковной жизни свою подлинную сущность, он шлифует свой невроз в православной системе координат.

Это не то чтобы осознанное лицемерие, а скорее неосознаваемый внутренний конфликт, которому очень способствуют особенности нашей церковной жизни. Есть система предписаний и готовые модели для формирования ложного «я»: мол, если ты будешь таким-то и таким-то, тогда станешь православным и мы тебя примем.

Человек это принимает и идет по пути самообмана, который обычно предполагает искаженное понимание Бога - грозного судьи, который карает, фиксирует все наши грехи и за малейший из них отправит в ад, и вообще отправит туда всех, кто не такой, как мы. Подобная психология присуща сектам и, к сожалению, нередко встречается в православной среде, рождая околосектантские образования.

Нормальный подход строится на осознанности и принятии. Как и в психотерапии, где базовое условие - это безусловное принятие. Мы принимаем человека таким, какой он есть, со всеми его особенностями и недостатками; не оцениваем и не судим, а понимаем его качества, что не означает потакания его порокам. По умолчанию мы относимся к нему с симпатией, в идеале - с любовью, даем эмоциональную поддержку и, возможно, обратную связь по поводу его слабостей и недостатков, но при этом убеждаем, что он может их преодолеть. Подобному учит и православная аскетика.

В церковном учении есть очень хорошая основа для здоровой церковности, мы просто зачастую ее неправильно трактуем и применяем. Мы говорим, что церковь - это больница, куда человек приходит лечиться, но в реальности ему зачастую предъявляются требования изображать из себя здорового, чтобы не расстраивать главврача, под угрозой вечной смерти.

Здравая церковность предполагает, что отношения строятся не только вокруг дисциплины, но и вокруг любви. А если не любишь себя, то и другим никакой любви ты дать не можешь. Не принимая себя таким, каким ты есть, нельзя безусловно принять другого.

Духовное руководство – один из важнейших аспектов церковной жизни, требующий особой деликатности. Но нередко именно здесь и пастырей и пасомых подстерегают психологические проблемы, способные исковеркать как духовную жизнь, так и личную судьбу. Об этом – лекция психолога Наталии Скуратовской «Психологические проблемы душепопечения: как избежать ловушек для пастырей и пасомых», состоявшаяся в лектории благотворительного фонда «Предание». Предлагаем вашему вниманию первую часть лекции.

Настоящий материал посвящен сложной и редко обсуждаемой теме, а именно ответу на вопрос, почему, идя в церковь (то есть вроде бы к Богу, к радости, к любви, к тому, чтобы стать лучше), люди в результате нередко оказываются в психологическом тупике, становятся несчастными, а то и обзаводятся неврозом, которого до церкви не было? Некоторые вообще ухитряются разрушить семейную и профессиональную жизнь. Как же так? Ведь намерения у всех были хорошие, почему же все так обернулось?

Сразу хотелось бы заметить, что страдает не только паства, но и пастыри. Поэтому темой лекции станет не осуждение «неправильных» священников, которые «мучают» своих прихожан. В том-то и трагизм, что порой все друг друга мучают, но я постараюсь, по возможности, объяснить, как избегать таких ситуаций.

Иногда человек не знает, что ищет в Церкви

Начнем с того, что это такое – душепопечение , в каких условиях оно происходит, что на него влияет?

Традиционно под душепопечением понимается духовное руководство со стороны Церкви и – конкретно – пастыря, приводящее людей к Христу. В узком смысле слова речь обычно идет только о духовном руководстве, то есть об отношении пастыря и пасомых.

Нужно отметить, что пасомые приходят в церковь по определенной причине с определенными ожиданиями, с определенными надеждами и страхами. Человек сам порой не знает, чего именно он ищет в церкви. Кто-то приходит, смутно почувствовав призывающую благодать. Кто-то приходит в трудной жизненной ситуации, потому что потребовались утешение и поддержка, и зачастую, в общем-то, приходит просто за бесплатной психотерапией. В юности, когда еще много максимализма и мало опыта неудач, частым мотивом обращения к вере, к церковной жизни становится желание стать святым и показать всем окружающим, как надо жить на этом свете.

Кроме того, у каждого из нас есть личностные особенности, которые мы приносим в церковь. С кем-то надо обращаться нежно и трепетно, с кем-то, наоборот, прямо и, может быть, даже иронично; с кем-то надо быть очень конкретным, а кому-то излишняя конкретность повредит.

Наконец, каждый из нас попадает в церковь в определенных жизненных обстоятельствах – имеется в виду первый сознательный приход в церковь. Если нас в церковь привели родители, если нас крестили в младенчестве и в церкви мы выросли, то все равно в какой-то момент кончается детская вера. Тогда случается, что у подростка формируется своя собственная вера, и он уходит искать приключений. Затем, найдя их и порядком настрадавшись, выстрадав собственное зрелое желание прийти в церковь, он возвращается в лоно Церкви, и это уже другая ситуация.

От того, в каких жизненных обстоятельствах пребывает человек, зависит многое: что потребуется ему в духовном руководстве, какие вопросы его будут волновать и к чему он будет особенно чувствителен и уязвим.

Например, если человек приходит, испытав горе, понятно, что он хочет, чтобы его утешили и чтобы ему дали надежду.

Потеря близкого человека иногда заставляет почувствовать то, что можно выразить следующими словами: «Нет, нечестно, чтобы все этим кончилось – жизнь, любовь. Пусть мне дадут гарантии, что жизнь вечная, что я могу что-то сделать, помолиться, свечку, в конце концов, поставить, для того чтобы моему близкому было хорошо». Для таких надежд и ожиданий человек в этот момент особенно уязвим, чем зачастую и пользуются разные недобросовестные религиозные деятели.

Ярче всего такую ситуацию с утратой близких и уязвимостью на этой почве иллюстрирует то, что произошло с бесланскими матерями, которым Грабовой пообещал воскресить их детей. Представьте степень горя этих людей. На почве несбыточной, казалось бы, надежды и глубокой уязвимости и образовалась секта. И даже когда Грабового уже посадили в тюрьму, эти несчастные матери пытались всеми возможными способами вытащить его из тюрьмы, переписывались с ним. Он вышел, и некоторые из них так и не потеряли эту надежду. То есть бывают обстоятельства, в которых мы особенно уязвимы.

Эмпатия – главное для священника

Пастырь, со своей стороны, тоже несет свой груз, ведь пастыри – это не пришельцы с Марса и не посланцы ангельских сфер – они такие же люди, как и мы, несущие бремя своих жизненных проблем, своих, зачастую непростых, жизненных обстоятельств. Конечно, мы предполагаем, что они больше внимания уделяют духовной жизни, что они в чем-то мудрее, в чем-то опытнее. Но практика показывает, что в нашей современной церкви зачастую у священника меньше времени, возможностей и сил, например, для личной молитвы, для собственной духовной жизни, чем у его прихожан – просто потому, что у него слишком много обязанностей, никак не относящихся к душепопечению, и пастырство, к сожалению, не всегда оказывается на первом месте.

У пастыря есть данная природой или сознательно развившаяся способность к эмпатии , то есть к тому, чтобы проникнуться чувствами другого человека, что называется, увидеть мир его глазами. Я считаю, что это обязательное условие пастырской профессиональной пригодности, потому что именно эмпатия дает возможность сострадать без осуждения, без оценки, не проецировать на человека свои стереотипы, а понять, как выглядят его трудности, его ситуация именно его глазами – только так можно дать верный пастырский совет.

Есть люди с врожденной высокой способностью к эмпатии, и это талант от Бога, но в какой-то мере она присутствует у каждого из нас, и ее можно развивать. То есть если не дано от Бога – тренируйся. Как известно, есть гениальные художники, у которых талант от Бога, а кто-то рисует, рисует, рисует – и вот у него уже хорошо получается, он уже может выразить свой внутренний мир через рисунок. Так же и со священниками. Если один человек не очень чувствует, не очень понимает другого, но будет каждый раз останавливать себя, желая сказать ему нравоучение, говорить себе: «Стоп! Как эта ситуация выглядит его глазами?» Если человек будет больше слушать, больше сострадать, то рано или поздно к нему придет это качество, он разовьет в себе способность к эмпатии.

Наконец, есть пастырские установки . Это довольно тяжелый блок, и здесь уж кому как повезло – и со священником, и с пастырскими установками. Играет важную роль весь тот духовный опыт, который священник приобрел в своей жизни до рукоположения; все другие священники, которые были его духовными наставниками – хорошие или «плохие» («плохие» в том смысле, что их духовное руководство было травматичным).

Человек, собирающийся стать священником, выбирает для себя какие-то образцы служения. Если эти образцы не показывали примеров пастырской открытости и пастырской любви, понимания, неосуждения, готовности вытаскивать пасомого из трудных душевных и духовных обстоятельств, помогать ему в борьбе со страстями, давать своевременные советы, – если образцы служения будущего пастыря были не такими, то он, соответственно, не имел возможности всему этому научиться.

Более того, пастырские установки могут быть достаточно жесткими относительно того, как следует вообще общаться с пасомыми: пастырь должен быть властным, авторитарным, чтобы в нем ни в коем случае не увидели человека – он должен быть лишь символом своего служения. «Являть Христа» понимается не как «являть любовь, принятие», а являть Христа уже на престоле, царствующего, властвующего – и отступление от этого образа, то есть выход из роли, кажется просто пастырским провалом. То есть от пастырских установок также зависит очень многое.

«Я хуже всех» и другие проблемы прихожан

Наконец, имеется та или иная определенная церковная субкультура . Почему «определенная»? Потому что в нашей Церкви их много. Есть консерваторы, есть либералы, есть борцы с ИНН и штрихкодами, а есть экуменисты. Это все очень разные системы правил и норм, в которые человек (особенно если это новичок, неофит) приходит и вписывается. Он вписывается в ту систему, которая существует, и принимает те установки, которые есть.

Соответственно, в каждой системе, в каждой субкультуре есть свои авторитеты и, к сожалению, не всегда Христос присутствует среди этих приоритетов. Это могут быть святыни, традиции, чудотворные иконы, мощи. Может формироваться такая негласная норма, что не следует Христа по пустякам беспокоить, надо молиться правильным святыням в нужное время, знать, кому заказать молебен. Даже Евангелие не надо читать, потому что, дескать, все равно неправильно его поймете – к сожалению, может быть и такая субкультура. А может быть наоборот: все можно, все дозволено, все не грех, все бывает. В этом случае человек, искавший в Церкви направления, каких-то путей, совсем теряет ориентацию: «Куда же мне идти?»

В этой структуре у каждого из участников процесса, то есть и у пастыря, и у паствы есть свои опасности , речь о которых пойдет ниже.

Начнем с паствы. Самая большая беда, которая вообще может случиться с человеком, приходящим в церковь – это несамостоятельность и избегание ответственности , то есть изначально некая инфантильная позиция. Это тот риск, который потом влечет очень много бед и разочарований. Потому что такая позиция может даже одобряться церковью: правильно, ты ничего не знаешь, твои мысли все неправильные, ты ничего не умеешь – как стоять, как молиться, как платок повязывать, в конце концов, а мы тебя тут всему научим, мы тебя отформатируем по стандартам нашей субкультуры.

Поэтому несамостоятельность и избегание ответственности очень поощряются во многих приходах, что создает ложное ощущение, что это является предпосылкой для духовности.

И несамостоятельность переименовывается в послушание, избегание ответственности переименовывается в смирение, и вот паства уже и «духовная».

Прихожане чувствуют себя уже послушниками, соответственно, им нужен кто-то на роль «аввы духоносного», и им оказывается тот священник, который сформатировал паству по этому образцу. А дальше может сложиться очень грустная ситуация.

Кроме того, мы можем принести в церковь свои предыдущие травмы и неврозы , то есть мы часто приходим в церковь уже ранеными, но это, в общем, нормально. Дожить до сознательного возраста так, чтобы жизнь не поранила, не удается практически никому. Тут вопрос в том, насколько человек может или не может с этим справляться, насколько он этот опыт проработал или не проработал, и насколько глубоки эти раны, потому что бывает такой опыт, с которым так быстро не разберешься – годы уходят на то, чтобы его проработать. В церкви, к сожалению, эти травмы часто оказываются причиной так называемой вторичной травматизации, то есть человека бьют по тем же самым больным местам.

Например, человек вырос в ситуации семейного насилия: родители избивали его, оскорбляли, унижали. И вот он приходит в церковь – казалось бы, «луч света в темном царстве»! Но, как правило, этого человека притянет к себе такой приход, где он получит примерно то же самое, но в благопристойной форме и с объяснением, что это духовно.

Его не просто бьют – из него грехи выколачивают, его не просто унижают – его смиряют.

И тут же будет много поучений; цитаты из произведений святых отцов на эту тему будут заранее заготовлены, и человек, в силу своей уязвимости, получит новые раны, которые сделают его совсем бессильным и беспомощным в этой системе. Именно это, кстати говоря, годами и удерживает таких людей в подобных приходах, потому что создается ощущение: «Куда же я пойду? Там мне было плохо, там мне было больно. Сюда пришел – мне тоже больно, но, значит, это я такой плохой, я негодный». Начинается обесценивание, которому тоже нередко помогает церковь: «Я хуже всех», – и тому подобное.

Мы много говорим о том, что церковь – это лечебница, а потом спрашиваем себя, почему же так мало в ней выздоравливают, и гораздо больше людей, придя в лечебницу, становятся хрониками, а то и неизлечимыми больными. Почему у нас хоспис какой-то, а не лечебница? Дотерпеть бы там до смерти – в общем, имея некую надежду… Так что это тоже угроза.

Еще одна угроза – это зависимость от мнения авторитетов . Человек, изначально воспитанный так, что он должен слушаться, что мать плохого не посоветует, что старшие знают лучше – неважно, родители или учителя – такой человек, уже привыкший, что за него все решают, приходя в церковную субкультуру, без сопротивления, без критического анализа усваивает ту либо конструктивную, либо деструктивную систему ценностей, которая имеется в том церковном сообществе, куда он пришел.

Можно проиллюстрировать это положение с поправкой на исторические реалии. При знакомстве с наследием матери Марии Скобцовой поражает точность этой мысли: в 1935 или 1936 году она писала про будущую Церковь, что, когда закончатся гонения и в советском государстве Церковь будет разрешена, к церковной власти придут те же люди, которые сейчас из газеты «Правда» узнают, кого им ненавидеть, кого им осуждать, кто у нас враг народа, а кого, наоборот, надо всячески восхвалять, кому нужно льстить.

Сначала эти люди будут всему учиться, то есть усваивать «линию партии». Когда они эту «линию партии» усвоят, они будут проводить ее в жизнь с тем же сознанием непогрешимости, с верой в то, что их понимание – это и есть истина в последней инстанции. А если «линия партии» вдруг поменялась, то надо менять и истину. Именно это не критичное, не рефлексивное мышление часто становится причиной последующих разочарований, потому что человек усваивает нечто, совершенно неорганичное ни для него, ни для христианства. Причем то, что он усвоил, может быть еще и внутренне противоречивым, и ему приходится тратить все силы на то, чтобы гасить эти когнитивные диссонансы, вместо того, чтобы вообще о Боге подумать, помолиться, в конце концов – то есть не вычитать правило, не отстоять службу, а просто взять и помолиться.

Кадр из фильма “Ученик”

Следующая угроза особенно страшна для неофитов – «ревностность не по разуму ». Это когда человек приходит в церковь, горящий стремлением к праведности. Недавно вышедший фильм «Ученик» – как раз очень яркая иллюстрация, до чего человека может довести, например, чтение Библии не по разуму.

Еще одной угрозой являются ложные ожидания . Не всегда они диктуются горем, как в том примере, который был приведен выше. Иногда они диктуются тем, что опять же связано с несамостоятельностью: «За меня все сделают, я попаду в такое место, где меня спасут. Вот я пришел – все, спасайте меня!» Если я буду крещеный, регулярно посещать богослужения, выполнять все послушания, то место в раю мне гарантировано, я его себе заработал, я себе «купил страховку» – это тоже ложная надежда. Но эти ложные ожидания очень часто вовлекают человека, если они поддержаны со стороны пастыря: «Да-да, если ты будешь меня слушаться, ты можешь даже не сомневаться в своем спасении», – и тут же какая-то цитата, подкрепляющая эту надежду.

Наконец, но это уже угроза более позднего периода – это обесценивание . Когда человек интуитивно чувствует фальшь всего происходящего с ним, а иногда и фальшивость себя самого, то психика, которая у нас все-таки не железная, начинает ломаться от ощущения несоответствия заявленной интуиции и всего, происходящего вокруг и во внутреннем мире. Естественной реакцией является обесценивание, и тут, как говорится, вместе с водой выплескивается ребенок, то есть рушится доверие к авторитетам, к субкультуре, и рушится уже все.

Дальше уже на этих обломках выстраивается совершенно другая жизнь, максимально атеистическая, потому что Церковь в глазах человека себя скомпрометировала. Далее мы остановимся на этой теме подробнее, потому что она, скорее, относится к теме религиозных неврозов и выхода из них – более или менее плавного и гармоничного.

«Выжебатюшка – на вас вся надежда!»

Обратимся к другой стороне. Пастыри тоже в каком-то смысле являются заложниками этой церковной субкультуры. Во-первых – и даже до этого «во-первых» – они точно такие же люди со всем, что присуще простым смертным, а в качестве пастырей первое, от чего они страдают – это завышенные ожидания от них. Многие верующие считают, что священник должен быть прозорливым, неутомимым, отзывчивым, специалистом во всем, должен точно знать тот самый единственно правильный ответ на все вопросы. А если не знает – значит, он слабый, сомневающийся; значит, он какой-то «не такой» пастырь – что ж, пойдем, поищем других – пожестче, например.

Священнику, с его стороны, страшно не оправдать эти завышенные ожидания , потому что с него упадет корона, паства его разжалует из признанных авторитетов. Почему это происходит? Потому что его самооценка тоже зависит от оценки окружающих, то есть у него нет или недостаточно чувства самоценности. Но часто бывает, что пастырь еще молод и чувствует, что на него взвалили на самом деле непосильную ношу.

Представьте себе ощущение юноши лет 23, которого рукоположили – и вот он уже отец, и к нему в очередь построился народ, и все со своими скорбями, все говорят: «Батюшка, ну как же? Батюшка, помолись, ты же великий молитвенник. Батюшка, на вас вся надежда».

Представьте себе этого мальчика, на которого взваливают весь этот груз надежд, чаяний, проекций, ожиданий – всего, что недодали в миру, а ему же неудобно сказать, что он не знает, как его нести. Кому сказать? Если у него хороший духовник, он может посоветоваться со своим духовником. Если вдруг с духовником не очень повезло и посоветоваться особо не с кем, он оказывается предоставлен сам себе или становится заложником тех наставлений, которые он получил раньше.

У пастыря тоже бывает «ревность не по разуму » – это одно из известнейших пастырских искушений начального периода, о котором писали все пасторологи. Это, например, подробнейшим образом разбирается у Киприана Керна – желание быть самым-самым выдающимся священником, быть действительно светом миру: «Раз я принял это служение, значит, я буду практически как сам Христос». А ведь нетрудно догадаться, до чего доводит попытка претендовать на роль Христа. Очень часто из этого получается этакий маленький антихрист, который ведет не к Христу, а к себе. Но «ревность не по разуму» вовлекает в самомнение, в итоге возникает младостарчество и выстраивание вокруг себя системы созависимых отношений.

Тут же вокруг такого ревностного, самоотверженного и, естественно, молодого и симпатичного батюшки, возникает круг «обожалок», которые смотрят ему в рот и говорят: «Батюшка, вы такой мудрый. Батюшка, вы такой прозорливый. Батюшка, вы меня благословили, и мне настолько легче стало!» – и все, он попал в сети этой лести. Вспомним, что манипуляции бывают не только сверху вниз, но и снизу вверх – и манипуляция гордыни ох как страшна. Никто из нас на 100% не уверен в себе, на это мы и ловимся. Если мы про себя это знаем, нам легче на это не пойматься. Если же мы этого о себе еще не знаем, то жизнь все равно научит, и если это произойдет раньше, чем человек сам спохватится, то будет очень тяжело.

Следующая опасность для пастырей – стандартная «ролевая модель» священника . У нас есть определенный стереотип, как священник должен держаться, как он должен себя вести, как он должен разговаривать, как он должен строить отношения с паствой. Можно даже создать некое подобие «классификации батюшек». Священник может быть смиренным и спокойным или, наоборот, строгим, жестким, категоричным, ревностным (иногда до гнева), фанатичным. Он может быть властным или мягким, погруженным в размышления или деятельным, уверенным или неуверенным в себе и в своей пастве, улыбчивым или мрачным. Паства иногда формирует и стереотип внешности пастыря: некий «человек без возраста» – толстый, благообразный, с окладистой бородой. Отдельный тип – «прозорливый старец».

Как видим, есть несколько «ролевых моделей», то есть несколько типажей. Думается, когда священник начинает служить, он выбирает типаж, который чем-то ему близок – эмоционально, по характеру. Например, сам он тихий, закрытый и смиренный – и выбирает именно такую «ролевую модель». Хотя, в принципе, тот же человек может стать и примером некоего «эпатажного» типа священника – то есть так войти в чуждую ему роль, что эта роль как бы «прилипнет» к его лицу, и он таким и останется. Но, как правило, выбирается такая роль, которую легко сыграть.

Чем плоха «ролевая модель»? Тем, что какая бы роль ни надевалась, если за ней, внутри ничего нет, то так или иначе паства будет чувствовать фальшь.

Можно примерить роль строгого и категоричного пастыря или, наоборот, доброго, молящегося, спокойного и так далее. Но если это не произошло изнутри, это станет пустой формальностью. Причем «ролевая модель» может даже соответствовать внутренним качествам, но если это не выросло естественным образом, а взято, примерено, скопировано с кого-то другого – более авторитетного настоятеля, к примеру, то для прихожан, которые чувствуют фальшь, это приводит к формальной церковности: «Вы изображаете «авву духоносного», а мы изображаем послушных смиренных прихожан. Но на самом деле мы знаем, что все не так, просто таковы правила игры».

В результате и церковь превращается в этакую ролевую игру: «ролевиками» становятся и пастыри, и пасомые. Для каждой стороны прописан костюм, роль, линия поведения. Выходя из церкви, они эту роль с себя снимают и идут жить своей жизнью. Мы много говорим о том, что христианство должно пронизывать всю жизнь, что это перемена души, перемена ума, но откуда же берутся люди, которые в церкви одни, а вне церкви другие? Все очень просто – им показали пример, что в церкви играют в «ролевые игры». А поскольку они были чутки к церковной субкультуре, они научились и свою роль играют так, что не подкопаешься. Еще и других научат – «новеньких», которые только недавно пришли в церковь.

«Я ночей не спал»: почему выгорают пастыри

Но перейдем к опасностям более позднего периода пастырской жизни, когда уже рвение прошло, когда какие-то роли либо играются «на автопилоте», либо уже приелись. Здесь и возникают опасности среднего пастырского возраста (понятно, что речь идет не о паспортном возрасте, а об опыте священства) – это разочарование , выгорание , уход в цинизм , уход в обесценивание . Потому что, с одной стороны, очень часто этим оборачивается лишнее рвение: «Я горел, ночей не спал, 24 часа в сутки все делал, семью забросил. Дети слабо помнят меня в лицо, матушка вырастила их одна. И что? Кто-то спасся? Кто-то изменился к лучшему? Слушают мои проповеди, но не исполняют». Начинается поиск виноватого. На следующей стадии – обесценивание своего служения («Все, что я делал – все зря!»).

Иногда просто церковные реалии оказываются совсем не таковы, как об этом мечталось романтичному юноше. Или как представлялось возвышенному человеку средних лет, который решил поменять жизнь, бросил все, ушел в церковь, ему предложили рукоположиться, он радостно согласился Христу послужить, но потом понял, что вход свободный, а выход – нет. Он смирился: «Жизнь моя такая, буду служить… Кадило, кропило – и отстаньте со своими вопросами».

Есть «ролевая модель» такого непроницаемого, непонятного, отстраненного священника – иногда в этом случае именно на нее и переключаются пастыри в ситуации разочарования.

Нельзя сказать, что это проходит бесследно для прихожан, потому что прихожане под руководством такого священника нередко тоже приходят к потере веры, к ее охлаждению. Потому что имели в его адрес ожидания, что он будет жить церковью, что он будет гореть верой, а он такой равнодушный, как будто отмороженный. И несчастный. Он может быть и просто непроницаемым, может быть толстым, пьяным, но все равно не счастливым – он не выглядит очень счастливым. Либо говорит постоянно что-то обесценивающее, что-то унижающее паству, чтобы на фоне этой паствы чувствовать себя получше в этом жизненном кризисе.

Бывает и так, что священник не ушел совсем в такой цинизм, а ушел в активные дела. Подмена духовного секулярным – это еще один пастырский риск, который прихожанам и обществу в целом обходится очень дорого. Обычно либо чувствуя охлаждение веры, либо стремясь быть отмеченным начальством, пастырь начинает активно заниматься внешними делами, не духовными. Они могут быть очень хорошими, являть собой его социальное служение. Они могут быть и сомнительного свойства – борьба с гей-парадами или походы на выставки с погромами. Но чем бы ни занимался такой пастырь – все это, по большому счету, лишь бы отвлечься от духовной жизни, лишь бы это выглядело церковно – в том понимании церковности, которое есть в нашей церковной субкультуре.

Как правильно жить своей жизнью

В сочетании с ревностными не по разуму прихожанами это приводит к активизму , который и их, в общем-то, изначально стремившихся к духовной жизни, уводит в мир, уводит от Бога, уводит к совершенно не свойственному Церкви занятию, как то: насаждать моральные нормы всем, кто не успел увернуться. Поэтому вместо того чтобы думать о собственном спасении, люди начинают думать о чем угодно, кроме этого. Мне лично доводилось общаться с очень церковно активными людьми – из тех, кто организует клубы православных отцов, клубы православных мотоциклистов. В какой-то момент оказалось, что человек, который три или четыре года возглавляет клуб православных отцов, не знает не только молитву перед едой – ему «некогда» даже было выучить «Отче наш»!

Подобный активизм, разумеется, следует отличать от истинных дел милосердия. Исполняя последние, очень важно соблюдать баланс, чтобы, скажем, ухаживая за больными, не лишать себя и своих подопечных духовной составляющей этого милосердия. Ухаживая за больными, за умирающими, за инвалидами, за детьми-сиротами, им, кроме чисто практической заботы, можно дать и веру, и надежду, и любовь. Дело в приоритетах: милосердие должно быть сопряжено с тем, что человек сохраняет веру – принимает тех, о ком он заботится, как принял Христа, то есть отдает свою любовь.

Если это присутствует хотя бы фоном, то это дело молитвы. Если же человек подходит к исполнению дел милосердия без молитвы, он может очень быстро эмоционально выгореть на этом. Потому что многие бросаются волонтерить, но их хватает всего на пару месяцев. А духовная составляющая жизни дает большую устойчивость: человек не просто не выгорает, а он находит в этом силы для последующего служения и находит больше возможностей. Не всегда можно помочь физически, например, неизлечимо больным, но всегда можно помочь духовно, душевно.

Но, к сожалению, духовной составляющей может и просто не быть. Активная деятельность может быть просто подменой духовной жизни. Как обрести эту духовную составляющую? На этот вопрос, в общем-то, нам отвечают все две тысячи лет истории Церкви и несколько веков святоотеческого наследия.

Но если очень кратко, нужно просто быть с Богом, молиться и искать мудрого духовного руководства – но именно мудрого. Нужно и испытывать те советы, которые вы получаете.

Рассмотрим еще некоторые из результатов, которые получаются из тех или иных угроз, существующих для пастырей и пасомых. Невротизация относится и к тем, и к другим. На первый взгляд, жертва – пасомые. Но на самом деле чаще картина другая: встречаются два невротика, один пастырь, другой пасомый. И пастырь, уже создавший вокруг себя соответствующую невротизирующую среду, начинает человека, может быть, не имевшего таких проблем, невротизировать. Если человек проблему уже имел, то он получает последующую травму.

Созависимость – проблема для обоих. Потому что опять же на первый взгляд кажется, что один агрессор, другой жертва (причем в роли агрессора могут выступать и прихожане, приходские женщины, которые совсем замучили и закомандовали батюшку, или «духовные иждивенцы», которые все время просят благословения на простейшие действия). Сколько бы он им ни говорил, чтобы думали и решали сами, они продолжают настаивать на частом и ненужном благословении.

Созависимость – это разновидность психологического насилия. Тем и страшны созависимые отношения, хотя до какого-то момента их участникам может быть вполне комфортно. А вся энергия уходит на вращение в этом круге, на поддержании этих отношений. Классический пример жены алкоголика – она очень много энергии тратит на спасение своего мужа, поэтому она выгорает гораздо раньше. Начинаются психосоматические заболевания, развиваются неврозы. При этом то, что подразумевается под спасением мужа, на самом деле является топливом для этих созависимых отношений.

Грань между созависимостью, зависимостью и своей собственной жизнью очень тонка. На мой взгляд, умение жить своей жизнью – это порождение любви, которую вы испытываете к близким.

Вы не жертвуете собой – вы, позаботившись о себе, отдаете свою любовь другому человеку в виде заботы, внимания и так далее. Это и есть жить своей жизнью, не впадая в отношения созависимости. Другое дело, если вы чувствуете, что должны во что бы то ни стало позаботиться о ком-то, иначе случится что-то плохое. Как та самая жена алкоголика: «Я должна о нем заботиться, потому что иначе он сорвется». При этом своим постоянным ожиданием, что он сорвется, она его как раз и подталкивает к тому, чтобы он сорвался, чтобы ей опять было куда приложить свое желание его спасать.

Одновременно, как все мы знаем, созависимость – это оправдание, почему в моей жизни что-то не делается, что-то не получается. Если для нас те дела, которые мы делаем для других, являются оправданием бессилия в достижении того, чего мы на самом деле хотим, значит, мы живем не своей жизнью.

Итак, мы затронули целый ряд опасностей, которые существуют для пастырей и пасомых. Упомянем еще обрядоверие – как продукт формализма. Мы нередко видим, что люди уходят во внешний ритуал, обращают внимание лишь на чинность богослужения, на то, что все должно быть правильно. Внимание и акцент переносятся на святыни, на паломничество, на выполнение определенных действий и обрядов. Возникает некий магизм мышления: если мы правильно выполним определенную последовательность действий и правильно скажем определенные слова (в кавычках, «заклинания»), то магия сработает и мы получим то, на что мы надеялись изначально. Опасность тут понятна – верить, в данном случае, мы начинаем уже не в Бога, а в правильное исполнение магического ритуала, что лишает нас богообщения.

Священник Сергий Бегиян. «Терпкий глоток» слова. О чтении как пути к Церкви и чтении в церкви

О забытой традиции чтения в храме, о том, как поступать, если Библия читается с трудом, и что делать, когда что-то в житиях смущает.

Информационный отдел Хабаровской епархии

С 6 по 16 сентября 2013 года по благословению митрополита Хабаровского и Приамурского Игнатия в Хабаровской духовной семинарии прошел первый цикл занятий из курса «Практическая пастырская психология». Авторская программа психолога Наталии Станиславовны Скуратовской рассчитана на два года, она разработана в качестве практического дополнения к проводимому в семинарии базовому курсу психологии.

Наталия Скуротовская – Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова (МГУ), Факультет психологии, генерального директора комании «Viv АКТИВ», консультант, бизнес-тренер.

Хабаровская духовная семинария стала своего рода экспериментальной площадкой: впервые в системе духовного образования в семинарии преподается курс «Практической пастырской психологии» в активном тренинговом формате.

Каждый семестр студенты очного отделения будут «погружаться» в двухнедельный интенсив, а закреплять пройденный материал на вебинарах. Курс состоит из тематических блоков: психология личности, социальная психология, психология общения, мотивация, публичные выступления и дискуссии, самоорганизация, управление временем, стрессами.

- Наталия Станиславовна, расскажите, как появился курс практической психологии?

«Идея родилась три года назад, во время проведения «Психологической школы пастыря» в городе Петропавловск-Камчатский. Когда мы разбирали непростые ситуации, многие отцы говорили: «Ах, если бы я это знал в семинарии», ведь от священника всегда ждут многого: совета, наставления, вразумления, утешения, без поправки на возраст и на опыт.

-В чем особенности психологии пастырской?

Церковь – это мистическое Тело Христово, с другой стороны – это и организация. У нее есть свои задачи, распределение ответственности, иерархия. Когда мы подходим к решению этих задач в Церкви, то мы всегда подразумеваем духовное измерение. Для практической пастырской психологии это означает, что мы всегда ориентируемся на святоотеческое учение, находим точки соприкосновения святоотеческой и светской психологии, отсекаем методы, неприемлемые для православного человека. Например, в психологии есть много методик развития уверенности в себе, которые одновременно способствуют развитию эгоизма и гордыни. Весь путь православного христианина направлен на борьбу с этим грехом, поэтому, нужно искать другие пути решения проблемы.

-Например, как преодолеть неуверенность, так сказать, «по-православному»?

Нужно разобраться, что подрывает нашу уверенность? Страх, тщеславие (желание произвести на кого-то лучшее впечатление, чем то, что есть на самом деле), инертность (неспособность сопротивляться подавляющей воле других людей).

Можно развить уверенность в себе, если преодолеть свои страхи. Нужно принять себя таким, какой ты есть. Господь нас любит таких, какие мы есть и принимает, почему мы должны себя презирать? Расставить правильно акценты. Понять, что нет смысла казаться лучше, чем есть на самом деле, нужно просто стремиться на самом деле быть лучше. Кстати, борьба со страхами и страстями - это важная аскетическая задача.

-Многие священнослужители с осторожностью относятся к психологам и психологической науке. Как Вы думаете, почему?

Когда возникает вопрос, зачем психология, если есть святые отцы, то я отвечаю: Если человек твердо встал на путь духовного совершенствования, если для него нет на данном этапе жизни цели важнее, чем быть с Богом, то ему психология совершенно не нужна. Но много ли таких людей на приходах? Чтобы стать на аскетический путь, человек должен дорасти. Пока этого не произошло, он страдает от душевных нестроений, которые ему мешают приблизиться к духовным вопросам. Чтобы помочь другим людям, нужно расчистить место от психологического мусора, который каждый из нас в себе носит. Будущий пастырь должен понимать, как функционирует психика, сознание, как строятся отношения между людьми, из-за чего возникают конфликты.

-Какие темы были студентам наиболее интересны?

Управление диалогом, ведение дискуссий, публичные выступления.. Многое зависит от личностных качеств ребят, те у кого был ораторский опыт и навыки работы в команде, более сознательно подошли к занятиям. С пониманием, что после семинарии им эти знания понадобятся. Но для кого-то это пока что абстрактный материал.

За неделю невозможно сделать человека психологически компетентным, поэтому моя задача на данном этапе заключается в том, чтобы пробудить интерес и заставить думать. Этот курс не только обучение, но и воспитание, процесс личностного роста. Надеюсь, что это поможет семинаристам в начале служения в приходской, миссионерской, педагогической практике, то есть в любом деле, требующем общения с людьми.

Яков Кротов: У нас в гостях психолог, православная Наталия Скуратовская .

Откуда появился у вас интерес к манипуляциям? У меня ощущение, что в России все страшно боятся потерять свободу, оказаться жертвой манипуляций, а в результате все эту свободу теряют, потому что страх несвободы оказывается хуже рабства.

Наталия Скуратовская: Любой страх повышает риск того, что он оправдается.

Интерес к этой теме появился у меня в результате моего профессионального опыта, в том числе и психотерапевтического, а с другой стороны, из моего опыта как светского психолога, бизнес-психолога. Это то, с чем я работаю, что помогаю людям преодолевать на протяжении последних 25 лет.

В России все страшно боятся потерять свободу, оказаться жертвой манипуляций, а в результате все эту свободу теряют

Яков Кротов: С верующими людьми вы работаете не так долго?

Наталия Скуратовская: Да, с 2010 года, когда у Церкви появилась готовность с этим работать. Началось все с того, что архиепископ Камчатский пригласил меня провести тренинг для священников его епархии. Эти священники, которые были у меня на первом тренинге, потом обращались за индивидуальными консультациями, и как-то одно за другим оно и пошло. До этого за 20 лет моего пребывания в Церкви я даже представить себе не могла, что моя профессиональная деятельность и моя вера когда-нибудь соприкоснутся.

Яков Кротов: Сейчас в Москве практически при каждом приходе есть психолог, и психологическая грамотность растет.

Как вы определяете манипуляцию? Чем, к примеру, манипулятивная любовь отличается от обычной? Вот родительная любовь, например... Или, если появляется манипуляция, то слово "любовь" неуместно?

Наталия Скуратовская: Почему же? Это все прекрасно может совмещаться в сознании одного человека. Манипуляция - это любое скрытое психологическое воздействие на другого человека с целью добиться от него выполнения своей воли.

Яков Кротов: Играет роль, осознанная это манипуляция или нет?

Любой страх повышает риск того, что он оправдается

Наталия Скуратовская: Для объекта воздействия принципиальной разницы нет. Для самого манипулятора это, конечно, играет роль. Это вопрос внутренней честности. Если человек осознает, что он манипулирует, как минимум, ему при желании легче от этого избавиться. Если он не осознает, то скорее отношения зайдут в тупик, чем он поймет, что именно манипулятивность его поведения служит причиной этого тупика.

Яков Кротов: А манипулятивные практики больше распространены в России или в других странах? Можно сказать, что в России это особенно острая проблема?

Наталия Скуратовская: По большому счету, на этом уровне люди везде одинаковы. Манипуляция - это фон нашего общения, это не означает, что там обязательно ужасы-кошмары, разрушительные последствия для личности. Разрушительные последствия накапливаются медленно, постепенно, потому что манипуляции лишают нас честности и открытости, возможности оставить другому человеку свободу выбора, то есть это привычка именно к такому манипулятивному поведению. А так любая мать, которая уговаривает ребенка съесть ложечку «за папу, за маму» (причем с любовью), - это уже где-то и в чем-то манипулятор.

Яков Кротов: А надо просто приказать съесть ложечку?

Манипуляция - это любое скрытое психологическое воздействие на другого человека с целью добиться от него выполнения своей воли

Наталия Скуратовская: Подождать, пока проголодается.

Яков Кротов: На мой взгляд, эталонное время манипулятивных практик - это викторианство . Достаточно сказать о том, как мальчиков и девочек отучали от онанизма - всячески запугивая, что есть определенный запас половой энергии, ты все это растратишь, будешь кривобокий, хромой, уродливый, будут прыщи и так далее. Из этого, мне кажется, во многом вырос современный атеизм, из этого вырос Фрейд, который с этим боролся и доказывал, что так с детьми нельзя. И с точки зрения Фрейда, иудео-христианская религия в ее европейском варианте - это просто перенос на Бога тех представлений, которые формируются у ребенка, ставшего жертвой подобного воспитания. Бог как манипулятор… И поэтому Фрейд был неверующий.

Наталия Скуратовская: Бывает такая ситуация, когда образ Бога искажается, на него действительно проецируется родительская фигура, и, если ребенок столкнулся с запугиванием и угрозами, что "если ты меня не будешь слушаться, я не буду тебя любить", то это же переносится и на Бога. Бог становится такой пугающей фигурой, расположение которой надо заслужить, иногда - противоестественным для себя образом.

Яков Кротов: Вот Апокалипсис, проповедь Спасителя о Страшном суде: скрежет зубов, будешь глядеть на женщину с вожделением - лучше бы тебе удавиться и так далее... Это манипуляция?

Наталия Скуратовская: Не думаю.

Яков Кротов: А в чем разница? Это же запугивание.

Есть разница между запугиванием и предупреждением

Наталия Скуратовская: Есть разница между запугиванием и предупреждением.

Яков Кротов: Вообще, вся эта евангельская педагогика, как говорил в оправдание Спасителя Иоанн Златоуст , это педагогическое запугивание. Но выходит, что это не оправдание, а наоборот, скорее, утяжеление вины? Зачем Спаситель так часто говорит о вине?

Наталия Скуратовская: Спаситель как раз не очень часто говорит о вине. Вообще, основное, на мой взгляд, послание Евангелия - что мы спасаемся по милости Божьей, а не потому, что своим праведным поведением заслужили это спасение, не потому, что оправдались своими поступками, тем, что ни разу не преступили ни одной заповеди. А дальше эту мысль развил уже апостол Павел - что по закону никто не оправдается.

Яков Кротов: Это мудро... Тем более что у Нового Завета есть, мягко говоря, подводная часть, обратная сторона медали. Есть огромная часть, которая благодарит Бога за то, что есть мир. И в этом смысле невозможно понять Христа, не поняв, что в течение полутора тысяч лет эти люди действительно учились благодарности, доверию, открытости миру. Тогда мы не поймем Евангелие, у нас будет перекос. А в современных российских условиях человек приходит к Богу не из мира, где благодарственные псалмы - это ежедневное пение, а из мира цинизма, отчаяния, педагогических унижений и манипуляций, где ему кричали: "Ты козел! Чего ты прешь? Дай мне отдохнуть!" Это манипуляция?

Одни и те же действия, в зависимости от контекста, могут либо быть, либо не быть манипуляцией

Наталия Скуратовская: Может быть, манипуляция. Понимаете, одни и те же действия, в зависимости от контекста и, прежде всего, от мотивации того, кто это говорит или делает, могут либо быть, либо не быть манипуляцией. Есть чисто манипулятивные фразы, но зачастую мы не можем вынести вердикт по одной фразе. Например, чисто манипулятивная фраза: "Не будешь поститься, молиться - и Бог проклянет тебя, пойдешь в ад". Человек, который так говорит, присваивает суд Божий. Он не знает, как Бог будет судить его собеседника, но он уже вынес свой вердикт. Это к вопросу о манипулятивной педагогике. И церковная педагогика тоже может быть манипулятивной.

Яков Кротов: Хорошо, к священнику, к такому младостарцу, приходит четырнадцатилетний подросток, и священник в лоб: "Онанируешь?" И подросток думает: о, батюшка прозорливый... Это манипулятивная педагогика?

Наталия Скуратовская: Несомненно.

Яков Кротов: Подросток способен выйти из этого без потерь?

Наталия Скуратовская: Думаю, самый простой способ выйти - не приходить второй раз. Но это не всегда возможно, ведь он же не всегда сам приходит, часто тут еще участвует семья.

Яков Кротов: Может человек в 14 лет хотеть, чтобы им манипулировали?

Церковная педагогика тоже может быть манипулятивной

Наталия Скуратовская: В принципе, может, если он к этому привык, например, в своей семье. Это создает определенное чувство безопасности, ему не надо ничего менять в себе, ему понятна эта система отношений. Например, если он привык послушанием заслуживать одобрение своих родителей, то, попадая к такому младостарцу, у которого тоже надо заслужить одобрение послушанием, он будет чувствовать себя психологически комфортно при всей деструктивности отношений, потому что это привычная для него система. Раскаяться в этом он может, только если в его жизни наступят объективно тяжелые последствия того же послушания. А может не раскаяться до конца жизни и перенести это, в свою очередь, на своих детей или на своих прихожан, если он станет священником. Собственно говоря, это так и транслируется.

Яков Кротов: По вашему опыту общения с семинаристами, есть тенденция учить будущих священников манипулятивным практикам? Или эта опасность осознана, и ее избегают?

Наталия Скуратовская: Целенаправленно будущих священников манипулятивным практикам, конечно, не учат, но семинария - это становление ролевой модели поведения. И эта ролевая модель усваивается по преподавателям семинарии, по духовникам, то есть по тем реальным священникам, которые способствуют становлению человека именно как пастыря, душепопечителя. И если этим наставникам свойственно манипулятивное поведение, то оно перенимается как часть этой ролевой модели, причем оно может не осознаваться ни той, ни другой стороной, а просто впитываться.

Нельзя стать профессиональным практикующим психологом без проработки своих психологических сложностей

С точки зрения психологического здоровья, это должно осознаваться. Когда я занималась с семинаристами практической пасторской психологией (это были не лекции, а тренинг, и прорабатывались какие-то их собственные особенности поведения в разных ситуациях), каждый раз, замечая это, я обозначала этот момент, делала его явным: вот посмотрите, что вы сейчас сделали. Или: а давайте спросим у ваших товарищей, насколько честно это прозвучало. И они начинали сами распознавать это в своем поведении. Осознание - это уже наполовину решение проблемы. А потом они уже начинали подшучивать друг над другом, когда кто-нибудь входил в роль такого манипулирующего священника.

Яков Кротов: У психиатров, психологов, психотерапевтов тоже есть профессиональная наклонность к манипуляциям? Или их от этого точно предупреждают?

Наталия Скуратовская: По крайней мере, у них больше шансов заметить это за собой. Нельзя стать профессиональным практикующим психологом без индивидуальной проработки своих психологических сложностей. В принципе, нельзя приступить к практике, не разобравшись со своими собственными психологическими проблемами. Но в нашей стране эта деятельность не лицензируется, поэтому любой желающий после каких-нибудь трехмесячных курсов может идти и морочить людям голову.

Яков Кротов: Как говорили древние римляне, «пусть остерегается покупатель».

Итак, манипуляция любовью - это основной, может быть, способ манипуляции. Говорят: не буду тебя любить, если… Как это совместимо с понятием ответственности? Как совмещается любовь Божья, если она абсолютна и безусловна, со свободной волей человека?

Безусловная любовь начинается с готовности принять другого таким, какой он есть на самом деле

Наталия Скуратовская: Если мы говорим о безусловной любви, то она начинается с готовности принять другого таким, какой он есть на самом деле. Не то чтобы во всем его оправдывать и поддерживать, но позволить ему быть самим собой, а не проекцией наших ожиданий. Это может относиться к детям, супругам, возлюбленным, к кому угодно.

Яков Кротов: А как это - принять, не поддерживая?

Наталия Скуратовская: Ну, например, у близкого нам человека могут быть взгляды, с которыми мы не согласны, привычки, которые нам не нравятся, и мы можем прямо ему сказать: "Извини, дорогой, мне не нравится, что ты ковыряешь в носу и ходишь на коммунистические митинги". Но при этом, если Вася - какой-нибудь любимый брат, то отношения это может и не разрушить.

Яков Кротов: А это будут полноценные отношения?

Наталия Скуратовская: Да, они могут быть полноценными. Но полноценные отношения - это такое принятие с двух сторон.

Яков Кротов: Мне кажется, что в России такой взгляд на ту же Англию: мир индивидуализма, все распалось, каждый сам по себе, разговоры только о погоде, потому что нельзя говорить о политике, о религии - поссоримся. Выносится за скобки все, что составляет суть наслаждения русской душевности. Или нет?

В России люди в большинстве своем не боятся поссориться, могут поссориться, а потом помириться

Наталия Скуратовская: У нас есть особенности национального общения, к которым относится и то, что люди в большинстве своем не боятся поссориться, могут поссориться, а потом помириться... Но иногда нет тормозов, нет уважения к чужому личному пространству. Это еще не манипуляция, но базовое условие для того, чтобы не упрекать себя в манипулятивном поведении. «Я не уважаю его свободу, но я же хочу как лучше, я же знаю, как ему лучше!»

Яков Кротов: А что значит - личные границы? Вот женщина пришла в церковь без платочка, а регулярная прихожанка хочет сделать ей замечание. Имеет право?

Наталия Скуратовская: Мне кажется, что регулярная прихожанка должна иметь больше терпения и любви, не расстраиваться из-за чужих платочков.

Яков Кротов: И насколько далеко можно зайти дело с этой безусловностью? Женщина пришла в церковь в подпитии, еле стоит на ногах, но в платочке. Проводить к выходу?

Ну, зачем-то же Господь ее привел в таком состоянии... Проводить к лавочке. Если она ведет себя неадекватно, то, может быть, и к выходу, но попросить зайти завтра, на трезвую голову.

Яков Кротов: А вот ребенок - наркоман, и он манипулирует родителями, родительской любовью...

Манипуляция может вовлекать в созависимые отношения, но может использоваться и с другой целью

Наталия Скуратовская: Вот это как раз тот самый случай, когда можно любить, но не принимать и не поддерживать его увлечения. Тут на определенном этапе может быть некоторое ограничение личной свободы – например, изолировать его от окружения. Первый шаг - поговорить и помочь осознать разрушительность того пути, на который он вступил. Если момент уже упущен, осознание уже невозможно, то помочь ему из этого выйти.

Яков Кротов: А это будет манипуляция: если ты будешь колоться и красть дальше...

Наталия Скуратовская: ...то мы тебя выгоним. Да, это будет манипуляцией. Можно сказать: мы за тебя боимся, переживаем, мы видим, что ты погибаешь, уже не отвечаешь за свои поступки, мы хотим тебе помочь, защитить тебя. Мы можем сказать это достаточно твердо, но все равно тут последнее решение остается за ним. Вспомните притчу о блудном сыне. Там сын ведет себя недостойно, требует того, на что не имеет права, и отец дает ему это, отпускает его с этим, и с любовью ждет, когда тот придет обратно.

Яков Кротов: Как соотносится манипуляция другим и зависимость, созависимость? Есть ведь какое-то сходство? Манипулятору удобно, что другой - грешник, он может им манипулировать.

Наталия Скуратовская: Манипуляция может вовлекать в созависимые отношения, но может использоваться и с другой целью. Но любые деструктивные созависимые отношения в основе своей имеют манипуляции, причем нередко - взаимные. Например, вот этот альянс - жертва и агрессор...

Яков Кротов: Кающийся и младостарец.

Жертва не всегда хочет, чтобы ее вытащили из этих отношений

Наталия Скуратовская: Да. Домашнее насилие - здесь же не всегда ситуация выглядит так однозначно, что есть злодей и есть несчастная жертва. Очень часто есть момент встречной провокации. Если агрессор расслабляется и не проявляет себя как агрессор, он может быть спровоцирован, чтобы жертва подтвердила свое право, например, на то, чтобы ни за что не отвечать: что я могу, если меня подавили, унизили, сломали... Жертва не всегда хочет, чтобы ее вытащили из этих отношений.

Яков Кротов: А если человек начинает раскаиваться и пытается освободиться от своей склонности к манипуляциям, к садизму, то это может помочь освободиться и жертве?

Наталия Скуратовская: Конечно! Убери один элемент из этой системы отношений, и даже если второй не меняет свое поведение, то все его импульсы (манипулятивные - в том числе) идут в никуда, не встречают рефлекторного ответа, который запускает всю эту деструктивную цепочку.

Например, в ситуации того же семейного насилия - ко мне иногда приходит пострадавшая сторона, а иногда наоборот, родители, которые не могут больше кричать на своих детей, они кричат и стыдятся. Помогая человеку изменить свои собственные установки, свое собственное отношение к близкому человеку, мы не можем изменить поведение другого человека, которого нет рядом с нами. Поэтому мы помогаем тому, кто к нам пришел, а другой, может, и не готов прийти на терапию...

Созависимость - это восполнение неких дефицитов

Например, жена - жертва семейной агрессии, а муж - садист, и ни в какому психологу он, конечно, не пойдет, говорит она. И работать мы будем не про то, как изменить мужа и его характер, а про то, как выйти из ситуации насилия. Человек меняется внутренне: мы находим, за какие уязвимости цепляется эта система отношений, как можно их преодолеть, чего не хватает во внутреннем психологическом пространстве, чем восполнить этот дефицит.

Созависимость - это восполнение неких дефицитов. Человеку не хватает любви, и поэтому он принимает, например, агрессию: хоть так, но на меня обращают внимание. И надо понять, чего человеку не хватает для счастья, чтобы выйти из этих отношений. Когда он находит способ получать это другим способом в другом месте, у него меняется отношение к своему партнеру по созависимому взаимодействию, и он начинает по-другому себя вести, иначе реагировать на агрессию или не реагировать на нее вообще, игнорировать, выходить из ситуации: "Ты тут кричи, а я чайку попью. Накричишься - вернешься". И меняется система семейных отношений. Если мы говорим о Церкви, то меняется система отношений с духовником.

Яков Кротов: Ну, Церковь - все-таки приложение к жизни, а не наоборот.

Наталия Скуратовская: Для кого как. Есть люди, для которых Церковь - вся жизнь или главное в жизни, для некоторых она даже важнее, чем семья. А есть люди, у которых ничего больше нет: монахи, например.

Яков Кротов: А это хорошо?

Есть люди, для которых Церковь - вся жизнь или главное в жизни

Наталия Скуратовская: Если это их свободный выбор, то, наверное, хорошо.

Яков Кротов: Вот человек скажет: "Ты покричи, а я чайку попью", а тот полезет уже драться, а не материться. Вот это внутреннее восстановление себя, заполнение пустоты, выздоровление не может ли спровоцировать, наоборот, усиленную агрессию? Человек увидит, что другой освобождается, и осатанеет, повысив градус агрессии.

Наталия Скуратовская: Да, в переходный период все может так и быть, но свет в конце тоннеля есть. Иногда бывает и по-другому: человек, проработав в себе ту проблему, которая его вовлекла в созависимые отношения, понимает, что эти отношения ему не нужны. И если там нет каких-то обязательств, то он уходит пить чай в другое место. Но это получается уже не про любовь. В некоторых случаях это может быть и развод, но бывает, что люди, расставшись на время, потом возвращаются друг к другу и начинают строить отношения на другом фундаменте. Пережив этот острый момент, когда агрессия могла стать неконтролируемой, люди получают шанс построить отношения на фундаменте любви, а не созависимости.

Яков Кротов: То есть любовь может перерасти в манипуляцию, но может быть и обратный процесс?

Если уже есть любовь как открытое, ответственное, честное отношение к другому человеку, то она не перерастет в манипуляцию

Наталия Скуратовская: Я бы сказала, что в манипуляцию может перерасти не сама любовь, а жажда любви и стремление заполнить ее дефицит хоть чем-то, какими-то близкими отношениями, пусть даже они в чем-то причиняют боль. Если уже есть любовь как открытое, ответственное, честное отношение к другому человеку, то она не перерастет в манипуляцию, в созависимость.

Яков Кротов: Здесь я бы возразил. Я видел много разводов, много распавшихся семей и семей, где манипуляция друг другом все заполонила, но я не могу сказать, что там не было любви. Любовь может перерасти во что угодно! В конце концов, Иуда, я думаю, где-то любил Спасителя, а потом где-то что-то... и не туда.

Но я боюсь, что любовь может закончиться. В любви ведь есть игровое начало, игровое насилие, игровое покусывание, игровое обзывание друг друга - присутствует как бы такая фаза взросления любви. И игровая манипуляция в любви тоже бывает, наверное. А потом может так случиться, что игровое превратится в серьезное и вытеснит любовь?

Наталия Скуратовская: Любовью называют настолько разные вещи, что тут каждый раз хочется уточнить.

Яков Кротов: Я называю любовью любую ситуацию, когда люди говорят, что "мы друг друга любим". Вот пришли на венчание, и священник спрашивает: "Обещаете любить?..".

Наталия Скуратовская: Но это может быть влюбленность или страсть даже не к реальному партнеру, а к вымышленному образу. "Пришла пора - она влюбилась".

Яков Кротов: Но это же не мешает любви, это одна из ее опор на первых стадиях.

Любовью называют настолько разные вещи, что тут каждый раз хочется уточнить

Наталия Скуратовская: Если человек любит свою галлюцинацию, которую он спроецировал на более-менее подходящий объект, значит, тут любовь еще не наступила. Она может наступить, когда люди по-настоящему друг друга узнают.

Яков Кротов: Ну, так Господь же сводит людей, и в довольно раннем возрасте. Скажем прямо, он как-то рискует, и это можно…

Наталия Скуратовская: Конечно, можно, потому что из этого может вырасти любовь. А может и не вырасти.

Яков Кротов: Она есть! Презумпция любви! А иначе мы оказываемся в положении манипуляторов. Если я не доверяю чужой любви, то я как бы манипулирую человеком: если ты докажешь, что ты ее любишь...

Наталия Скуратовская: А почему нужно выносить об этом суждение, вторгаясь во внутренний мир другого человека, в его свободу, в его выбор?

Яков Кротов: Но мы все взаимосвязаны, и если человек спрашивает, то ему нужно подкрепление, подтверждение, это же часто правильная необходимость.

А чем манипуляция чувством вины отличается от призыва к покаянию?

Наталия Скуратовская: Вектором приложения усилий. Покаяние - это метанойя , это изменение жизни, мысли, души. И следствием покаяния должно быть оставление страстей, преодоление грехов. А чувство вины, если оно невротическое… Иногда человек осознает вину как ответственность за реально совершенный проступок, то есть это голос совести. Отличать чувство вины от голоса совести тоже стоит.

Если я не доверяю чужой любви, то я как бы манипулирую человеком

Яков Кротов: А как?

Наталия Скуратовская: Чувство вины, деструктивное и невротическое, по большому счету, диктует самоуничтожение: ты плох, ты не исправишься и не исправишь ситуацию, ты виноват, и нет тебе прощения и ныне, и присно, и во веки веков. А голос совести говорит: ты поступил плохо, обидел кого-то, украл, даже убил - подумай, можешь ты это исправить или нет, можешь - исправь, и этим положишь начало своему покаянию, которое будет заключаться в том, что больше ты такой ошибки не совершишь. Не можешь исправить (ну, например, убил - не воскресишь же) - совесть подсказывает, что надо это как-то искупить, и подумай, как ты можешь это искупить.

Яков Кротов: Вера подсказывает, что даже и не очень можешь...

Наталия Скуратовская: Полагаешься на милость Божию, но иногда человек приходит к тому же священнику и говорит: "Батюшка, грех на душу взял, убил..." Например, женщина сделала аборт: "Наложите на меня епитимью потяжелее, потому что я не могу себя простить и чувствую, что Бог меня тоже не прощает". Можно в этой ситуации, например, пойти по пути усиления чувства вины, чтобы она и дальше чувствовала себя такой вот непрощенной, убийцей, - и чего мы этим добьемся? Добьемся того, что...

Яков Кротов: …она в следующий раз не сделает аборт.

Наталия Скуратовская: Да, но зато она не сможет дать любовь ни тем детям, которых родила, ни мужу. Она будет винить, уничтожать себя, и в результате это будет такое психологическое самоубийство. А если дать ей надежду на то, что Господь прощает… Господь простил разбойника, который тоже не благочестиво провел свою жизнь до этого момента... Господь может простить кого угодно.

Яков Кротов: Вот у движения "Пролайф" такая позиция, что аборт - это даже хуже, чем убийство, потому что убийца убивает все-таки совершеннолетних, взрослых, солдат вообще при этом рискует своей жизнью, а при аборте ты убиваешь совсем беззащитного, и это предельно жутко. И мне почему-то кажется, что это манипуляция.

Наталия Скуратовская: То, как подают это активисты-пролайферы, очень часто является манипуляцией.

Одна дорожка - загнать в чувство вины, в то, что она теперь должна до конца жизни каяться, и все равно вряд ли будет прощение (ну, или должна отслужить там 40 молебнов за младенцев, во чреве убиенных, и тогда, может быть, Господь ее простит). А есть другой путь - сказать, что, да, убийство, да, грех, да, непоправимо, не воскресишь, но если совесть подсказывает епитимью побольше… А что изменится к лучшему в тебе или в мире от того, что ты будешь делать тысячу земных поклонов на протяжении семи лет? Мучает совесть - есть брошенные дети, помоги им. Можешь - усынови, не можешь - есть волонтерство в детских домах, есть дети-инвалиды, которым люди помогают, просто приходят с ними пообщаться. Найди себе такое дело, чтобы искупить зло добром, если душа просит искупления.

Найди себе такое дело, чтобы искупить зло добром, если душа просит искупления

Но у нас не юридическая концепция спасения, и вопрос не состоит в том, чтобы отработать - одного убила, а другого усынови, и все равно отработать убийство мы не сможем. Мы надеемся на милость Божию, и, осознавая страшный, непоправимый грех, не повторим его больше и постараемся привнести в жизнь добро, любовь, то, чего мы лишили на тот момент и себя, и этого, например, убитого ребенка. Это совсем не "пролайферский" подход.

Яков Кротов: И тут приходит атеист и говорит: христианство воспитывает безответственность. Где граница между безответственностью и прощением?

Наталия Скуратовская: А вот как раз в том самом внутреннем изменении, в готовности и решимости больше не повторять грех.

Яков Кротов: Это сначала появилось у иезуитов. У них обучались и многие православные, они принимали на время грех католичества, учились, а потом возвращались в православие, потому что православных семинарий не было. Там есть обычай спрашивать после исповеди: обещаешь ли ты более так не делать? Вот в нашем чинопоследовании исповеди таких фраз нет, хотя иногда очень хочется, чтобы они там были. Вот алкоголик, у него похмелье – «ну, никогда больше!», а потом опять все по новой. И ведь этот маниакально-депрессивный цикл часто переносится в религиозную жизнь.

Наталия Скуратовская: Конечно!

Яков Кротов: А можно без этого? Как порвать порочный круг?

Обещание усугубляет чувство вины, поскольку оно с высокой степенью вероятности будет нарушено

Наталия Скуратовская: Перенести контроль извне вовнутрь. Когда человеку говорят: "Обещаешь ли ты больше этого не повторять?", это внешний контроль. То есть пообещай мне, пообещай Богу, а то Бог тебя накажет… Причем обещаешь, клянешься ты тому Богу, который говорил "не клянитесь ни небом, ни землей".

Яков Кротов: Ну, нет, там не говорят "клянитесь", хотя обещание - это тоже форма клятвы.

Наталия Скуратовская: Обещание перед крестом и Евангелием! Просто в ситуации, которую вы описали, обещание усугубляет чувство вины, поскольку оно с высокой степенью вероятности будет нарушено.

Яков Кротов: А когда человек на венчании говорит "беру в жены, обещаю"? Тогда вы оказываетесь на атеистической позиции, что всякая религия - это вынесение вовне того, что должно быть в глубине сердца...

Наталия Скуратовская: Да нет, все совсем не так! Когда речь идет о борьбе с грехами, со страстями, которые овладели человеком… Все мы знаем из аскетики, что страсти зачастую одномоментно не преодолеваются, что это борьба, иногда борьба до часа смертного, и человек к этой борьбе должен подходить так, что «постараюсь не падать, но если упал, поднимусь, покаюсь и опять постараюсь не падать». Но если вот в этот момент покаяния с человека взяли внешнее обещание, то у него уже два греха, например, пьянство и то, что он нарушил обещание. В следующий раз он придет к нам вдвое более виноватый, а потом просто потеряет веру в то, что Господь избавит его от этого.

Мы не можем в одностороннем порядке пожизненно отвечать за другого человека

А при венчании речь идет об ответственном решении, которое предположительно принимается раз и на всю жизнь, то есть это любовь и ответственность.

Яков Кротов: Вот я всегда не любил слово "ответственность", потому что оно, мне кажется, имитирует диалог. Ответственность - это все-таки разновидность ответа, но ответственность в таких контекстах - это какое-то монологическое явление. Если я отвечаю перед любимой, перед Богом, то это часть какого-то длинного, десятилетиями длящегося разговора, а если я отвечаю перед законом природы, перед законом человеческим, психологическим, то это такая дрянь!

Наталия Скуратовская: Я как раз совершенно не имела в виду юридическое понимание ответственности, а имела в виду готовность отвечать друг за друга во всех ситуациях, поддержать другого.

Яков Кротов: А что значит - друг за друга?

Наталия Скуратовская: Это означает, что мы не можем в одностороннем порядке пожизненно отвечать за другого человека. Если речь идет о супружестве, то оба отвечают друг за друга и за отношения, оба должны быть готовы помочь другому, если ему тяжело. Например, родители отвечают за детей, но только до того момента, пока дети не повзрослели. А когда родители состарились и потеряли силы, уже дети отвечают за родителей. Ответственность всегда взаимна, если мы говорим о человеческих отношениях, а не о законах (возможно, навязанных).

Яков Кротов: Мне кажется, там, где любовь, там взаимная ответственность - это, скорее, взаимное прощение.

Ответственность всегда взаимна, если мы говорим о человеческих отношениях, а не о законах

Наталия Скуратовская: Да, обязательно!

Яков Кротов: И, в том числе, готовность сказать ребенку: ты иди, я останусь, и капитан потонет с кораблем. Любовь в этом смысле освобождает от ответственности, как от страдания, наказания. В Евангелии с этих страниц встает очень четкий персонаж - Господь Иисус Христос, открытый, искренний, который при этом все-таки нас пугает.

Наталия Скуратовская: Я не считаю, что он нас пугает.

Яков Кротов: А что это тогда? Как соединить Евангелие и вот это эхо ветхозаветных угроз?

Наталия Скуратовская: Эти ветхозаветные угрозы присутствовали в сознании его слушателей; более того, они присутствуют в нашем современном сознании, поскольку многое из ветхозаветной религии вошло в историческое православие. Когда эти требования доводятся до крайности, это некая провокация, как раз призванная пробудить совесть, переключить внимание с контроля внешнего, контроля закона на свою совесть, которую нередко называют – «голос Божий в душе человека». Ты посмотрел на женщину с вожделением - никто об этом не узнает, если ты ничего не сделал, а ты подумай, что это уже первый шаг к прелюбодеянию, и остановись. Тебя не будут за это судить как за прелюбодеяние, но заметят - остановись.

Наталия Скуратовская – психолог, психотерапевт, преподаватель курса практической пастырской психологии, ведущий тренингов для священнослужителей и церковных работников, директор консалтинговой компании «Вив Актив».

Добрый день! Народу хоть и много, но мы сможем не только в лекционном формате пообщаться, но и попробовать что-то сделать, чтобы противостоять манипуляциям в реальной жизни. Я практический психолог, не академический специалист, а практик, и с церковными темами я работаю уже шесть лет. Работаю преимущественно в контексте пастырской психологии – консультирование священников, прихожан, в том числе и жертв психологического насилия.

Человек вами манипулирует? Пожалейте его

Эта тема возникла не случайно, возникла по мотивам многих личных историй разных людей, многих разочарований. Конечно, свобода – это очень важно, но не менее важна любовь, которую каждый человек ожидает встретить в Церкви. Прочитав Евангелие, узнав, что Бог есть любовь, человек устремляется с открытым сердцем навстречу этой любви, этой свободе во Христе. Но очень часто это не то, с чем он сталкивается. Не потому, что Церковь сама по себе плоха, а потому, что люди, которые в этой Церкви спасаются, остаются людьми со всеми присущими им слабостями, которые далеко не всегда искореняются с годами, а некоторые и усугубляются.

Манипуляции – это обычный фон человеческого общения. Где-то мы с ними готовы мириться. Допустим, торгуясь на рынке, мы их ожидаем. Или в деловом процессе, в переговорах. Законы жанра предполагают, что каждая из сторон старается обсчитать другую и добиться для себя максимальной выгоды. Но есть ситуации, где, по внутреннему ощущению, манипуляции для нас неприемлемы – это семья, и это Церковь. Потому что в нашей жизни должны быть места, в которых мы можем быть сами собой, где мы можем быть открыты.

Манипуляции, конечно, зачастую очень больно ранят, но в то же время все мы, так или иначе, манипулируем другими.

Манипуляция – это любое воздействие на другого человека с целью навязать ему свою волю, добиться, чтобы он сделал то, чего от него хотим мы, не учитывая того, что хочет он сам. Подчеркиваю, воздействие именно скрытое. Потому что если есть власть приказать, человека можно заставить. Он будет недоволен, но он это сделает. Если мы учитываем его интересы, мы с ним договоримся – возможно, он добровольно сделает то, что мы хотим от него получить.

Манипуляция – это не приказ, и это не честный договор. Это обращение к слабостям и уязвимостям, которые есть у каждого из нас, для того чтобы обрести над человеком некую власть. Манипуляция может быть направлена на разные вещи. Можно контролировать поступки, контролировать чувства. Все вы в своей жизни сталкивались с тем, как легко манипулировать чувствами. Собственно говоря, именно потому, что у нас есть чувства, мы становимся легкой добычей для манипуляторов. Просто потому, что мы живые.

Поэтому после этой лекции мы не будем добиваться полной неуязвимости, мы не будем жить в скафандре, потому что это не жизнь. Просто, я надеюсь, мы начнем просчитывать такие ситуации заранее, предотвращать, не вступать, вовремя выходить из этого контакта или разворачивать ситуацию таким образом, чтобы она была равноправной, честной.

Самый глубинный уровень манипуляции – это менять установки человека, подменять его цели нашими, управлять его жизненными намерениями, переориентировать его жизнь в ту сторону, которую мы для него считаем правильной. Может быть, намерения у нас самые благие. Например, когда мы воспитываем детей, мы прибегаем к манипуляции регулярно. Просим съесть ложечку за маму, за папу – это тоже манипуляция, потому что маме и папе ничего от этого не перепадет, кроме душевного спокойствия. Про манипуляции детства мы с вами поговорим буквально через пять минут, потому что произрастает всё из них.

Манипуляция – это в большинстве случаев не обязательно осознанное злонамеренное действие, когда мы хотим поработить чью-то волю. Манипуляция, как правило, во-первых, не осознается, а во-вторых, является для человека настолько привычной, что он просто не знает, как общаться по-другому. Потому что с ним так общались в детстве, он к этому привык, вынес из детства опыт: такие приемы работают, а такие не работают. Если я буду ныть, мама мне всё разрешит, поэтому дальше я буду прикидываться жертвой и манипулировать ее слабостью. Наоборот, если я буду всегда улыбаться, ко мне будут относиться хорошо дома и в школе, поэтому я никому не покажу своих подлинных чувств, я буду манипулировать своей неуязвимостью.

В то же время обычно в комплекте к этому идут некие провокации, чтобы выводить окружающих из душевного равновесия и на их фоне быть эталоном и образцом спокойствия. Делается это с целью выгоды. Чаще всего это самый простой способ манипуляции, когда мы можем ее вскрыть и просто спокойно сказать: «Вы делаете то-то и то-то». Мы можем использовать контрманипуляцию явно и открыто, тем самым дав понять, что мы раскусили игру, готовы в нее сыграть, но предлагаем не играть.

Другая цель – это власть, не обязательно формальная. Власть над умами, власть над душами – это очень соблазнительно. И это то, с чем мы часто имеем дело в церковном контексте.

Наконец, контроль, который не обязательно прилагается к власти. Власть и контроль могут идти в комплекте, могут идти по отдельности. Очень часто манипуляция с целью контроля – это не вина человека, а беда. Потому что если человек – невротик, ему просто жизненно необходимо контролировать ситуацию вокруг себя. Если вы – часть этой ситуации, значит, ему придется пытаться контролировать вас.

Поэтому первое, что я прошу вас запомнить. Если мы встречаемся с манипуляциями, то это не повод для агрессии, для конфронтации, для того, чтобы дать решительный отпор . Это повод для сочувствия.

Сильные, уверенные в себе, спокойные и добрые люди крайне редко нуждаются в манипуляциях. Поэтому если вами манипулируют, пожалейте вы этого человека для начала – это и по-христиански, и психологически будет первым правильным шагом, для того чтобы разобраться с манипуляцией. Потому что гнев – не лучший советчик в таких ситуациях.

Господь покарал — это ловушка

Итак, какие же бывают манипуляции? Как я уже сказала, осознанные и неосознанные. С осознанными, особенно в церковном контексте, мы встречаемся гораздо реже, чем с неосознанными. Потому что неосознанные – это не только те, которые человек смутно осознает, но и трансляция тех манипуляций, которым человек сам когда-то подвергся.

Если человек искренне уверен, что если вы не соблюдаете определенный набор предписаний, то всё, вы попадете в ад, он искренне вас от этого спасает, всячески препятствуя вам. Например, если вы пришли в церковь без платка, вы попадете в ад. Или если вы выберете себе в спутники жизни не того человека, которого советует ваш духовник, то спасения не видать, вы погибнете оба.

Тот, кто применяет такую манипуляцию, он в большинстве случаев не просчитывает холодно: «Ага, если я буду контролировать сферу личных отношений, если я буду контролировать круг знакомств и все аспекты жизни моего пасомого, то он полностью в моей власти». Таких коварных манипуляторов все-таки мало. Обычно это делается именно из представлений о некоем искажении духовной жизни, в данном примере – у пастыря. Хотя то же самое могут говорить и многоопытные прихожане.

Возьму пример из известного мне опыта человека, который ко мне обращался. В церковь приходит мать, потерявшая ребенка, не воцерковленная, просто в отчаянии. Первое, с чем она сталкивается: добрая женщина ей начинает рассказывать, что ребенка она потеряла потому, что с мужем не венчанная, Господь ее покарал, и что если она не хочет, чтобы умерли остальные дети, ей надо сделать то-то, то-то и то-то. Это не потому, что их так научил священник. Это потому, что такая картина мира и такой образ Бога живет в их сознании – Бог истребляет детей.

Особенность такой манипуляции – несвязанное сообщение. Бог истребляет детей во всех невенчанных браках, или этой женщине особенно не повезло? На это есть тоже стандартный ответ – что Бог кого любит, того и наказывает, вот Господь тебя избрал, решил тебя спасти. Это тоже одно из стандартных манипулятивных воздействий. Но чаще всего это происходит не в формате осознанной манипуляции, и самому такому человеку надо помогать справиться с теми страхами, которые держат его в этой ловушке.

Манипуляции могут быть вербальные, то есть словесные, с помощью речи, а могут быть и поведенческие – с помощью действий, поступков, когда слова являются только дополнением или не присутствуют вовсе. Например, если мы объявим человеку бойкот, потому что он что-нибудь не сделал – это манипуляция. Если каждый раз, когда члены семьи делают не то, что мы хотим, у нас сердечный приступ и все должны всё бросить и бегать вокруг нас – это глубокая невротическая манипуляция, которая вышла уже на психосоматический уровень. Так бывает.

Слабое здоровье – отличный способ контролировать окружающих, которым очень многие пользуются .

Чтобы быть абсолютно неуязвимым для манипуляций, надо быть мертвым, потому что манипуляции опираются на чувства. Некоторые из них естественные и есть у каждого из нас, а некоторые – деструктивные, и по-хорошему надо бы их в себе изживать. Тем не менее, это то, на что манипуляция может опереться.

Родом из детства

Первое и главное чувство – это любовь. Базовые потребности человека – пища и любовь – это то, что нужно даже новорожденному младенцу. Манипуляция любовью очень простая – бывает любовь безусловная, а бывает любовь с условиями: если ты не сделаешь то-то и то-то, я не буду тебя любить.

Например, мама говорит: «Если ты получишь тройку, я не буду тебя любить». Или отец говорит: «Если ты не поступишь в институт, ты – не мой сын. В нашей семье дураков не было». Абсолютно безразлично при этом, чего хочет сын, главное – условие поставлено. При невыполнении условия человек наказывается отторжением, эмоциональной изоляцией или исключением из некоего сообщества.

Почему я привожу примеры из детства? Именно потому, что чувствительность к этим манипуляциям формируется именно в детстве.

Человек, у которого детство было полным безусловной любви, гораздо реже попадается на манипуляцию любовью . Потому что у него есть интуитивная уверенность в том, что он, несомненно, достоин любви.

Ему не надо никому доказывать что-то, чтобы эту любовь завоевать. Он просто хороший, и его просто любят. Человек, которым в детстве манипулировали родители подобным образом, к такой манипуляции очень уязвим, потому что у него другая картина мира, у него нет базового доверия к людям. У него есть установка: любят только в том случае, если ты соответствуешь ожиданиям.

В церковном контексте чувство вины становится бесконечным

Когда мы обращаемся к церковному контексту, то понимаем, что тут ставки еще выше. Грозят не только утратой любви значимых окружающих, но и тем, что тебя не будет любить Бог. Основная манипуляция – «Бог тебя отвергнет, если ты не сделаешь то-то и то-то. Если ты будешь делать так, как мы скажем, Бог тебя будет любить». Я упрощаю, чтобы схема воздействия была понятна.

Второе – «нет спасения вне Церкви». Если ты не будешь делать предписанный набор действий, то ты не православный, мы тебя отвергнем. Человек, приходящий в церковь – неофит, он открыт ко всему. Призывающая благодать и смутные поиски Бога привели его в церковь, он готов поверить всему. Если в этот момент он окажется в условиях манипуляции, то эта манипуляция станет лейтмотивом всей его духовной жизни на долгие годы.

Следующее – это страх. Манипуляция страхом проста и очевидна – понять, чего человек больше всего боится, и этим его напугать. Это и угрозы из детства – «если ты не съешь суп, ты вырастешь хилым и девушки не будут тебя любить» или «если ты плохо сдашь выпускные экзамены, ты пойдешь в дворники и умрешь под забором». В церковном контексте ставка предельно высока – это спасение, возможность быть с Богом.

К этому, к сожалению, подвязывается такое понятие, как страх Божий.

Страх Божий – это не страх Бога карающего, который следит за нашими неправильными действиями исключительно с целью воздать нам по заслугам. Это страх нашего собственного несовершенства, осознание того, что перед лицом Божиим мы открыты такими, какие мы есть.

С одной стороны, Бог нас, несомненно, любит. С другой – ощущение того, достойны ли мы этой любви? Страх оскорбить Бога – это и есть страх Божий. Но чаще трактовка бывает другая, буквальная: надо бояться.

Следующее – это чувство вины, которое очень легко спровоцировать в человеке, особенно если он привык к этому с детства. Если у мамы карьера не состоялась, потому что она посвятила себя детям, то мама говорит: «Всю жизнь живу ради семьи, ради вас». В скобках подразумевается, что вы должны это отработать, это пожизненно. Чувство вины провоцируется зачастую в супружеских отношениях, потому что: «Из-за тебя у меня не получилось то-то и то-то, из-за тебя я отказался от таких-то возможностей». Человек, которому предлагается почувствовать себя виноватым, вынужден оправдываться и вынужден как-то искупить свою вину.

При переходе в церковный контекст наше чувство вины становится бесконечным, потому что никто из нас не безгрешен. Важной вещью в нашей духовной жизни является покаяние. Грань между покаянием, которое есть «метанойя», то есть перемена себя с Божьей помощью, и беспросветным чувством вины, когда вы понимаете – что бы вы ни сделали, это всегда будет плохо, порой бывает очень незаметной. Тем более что, к сожалению, так сложилась наша современная православная субкультура.

Чувство вины активно эксплуатируется, потому что оно есть у каждого, и все мы знаем о пользе покаяния.

Следующее – это неуверенность в себе. Когда человек в себе не уверен, легко сделать его беспомощным. Главное – побольше ему объяснять, что без вас он не справится, что он сам ничего не может. Если это происходит с человеком в детстве, он вырастает в состоянии так называемой выученной беспомощности: он не способен принимать на себя ответственность за свою жизнь и самостоятельно принимать решения, потому что жизненный опыт подсказывает ему, что сам он не справится, сам он не сможет.

Представьте, приходит такой человек в церковь, ищет духовного окормления. Как часто бывает, если у человека есть психологические проблемы, он находит себе комплиментарного партнера – того, кто восполнит его неполноту. В данном случае человек инфантилен, у него выученная беспомощность. Он найдет себе духовника, который будет всё решать за него. Идеальный вариант – какой-нибудь младостарец. Для него это идеальный прихожанин – сам ничего не решает, ничего не знает, боится своих желаний, боится доверять себе, просит благословения даже сморкаться.

Если такой придет к священнику, который воспринимает духовное руководство иначе, то уже у священника будет ощущение, что им манипулируют. И это правда – манипуляция жалостью тоже бывает. «Я такой беспомощный, я без вас пропаду, я ничего не знаю, ничего не могу, поэтому вы должны принять за меня полную ответственность и на вашей шее я въеду в Царствие Небесное. Сам я думать не хочу, и сам я делать ничего не хочу». В данном случае манипуляция часто бывает обоюдной.

Следующая ловушка – это гордость и тщеславие. Думаю, излишне на эту тему много говорить. Все мы знаем, насколько гордость и тщеславие опасны в духовном смысле, но одновременно это еще и ахиллесова пята в плане манипуляции. Но это манипуляция уже не силовая, а при помощи лести. Если человеку сказать, какой он замечательный, что никто кроме него это сделать не может, что он особенный, исключительный и мы в него верим, а он падок на такую лесть – он из кожи вон вылезет, чтобы оправдать наши завышенные ожидания.

Или мы можем взять его на слабо, сказать: «Не уверен, что у тебя это получится, это только для самых сильных духовно», – и человек начинает доказывать свое превосходство над этой общей массой.

Жалость. Не путайте ее с состраданием и сопереживанием. Сопереживание – это качество, которым, я считаю, должен обладать каждый христианин. Потому что это наша способность разделить боль другого человека и помочь ему. Жалость же всегда ориентирована сверху вниз. Мы чувствуем себя сильными и находим слабого.

Если нами манипулируют при помощи жалости, то как раз апеллируют к нашей тайной гордости: «Он слабый, а я сильный, я могу ему помочь, я такой маленький бог для кого-то». Манипуляция жалостью отличается от реально сложных жизненных ситуаций тем, что человек сам ничего не готов для себя делать. Ему нужно, чтобы всё за него сделали. Потому что сам он ничего не может, или у него есть причина, или нет подходящего состояния, или он не понимает, не знает, не умеет и просто без вас не справится. Если вы ему помогли один раз – то всё, вы уже взяли ответственность за его дальнейшую жизнь, потому что он без вас пропадет.

Многие знают этот манипулятивный треугольник. Манипуляция при помощи жалости – это посыл жертвы к спасателю. Вот, у меня есть жизненные обстоятельства или у меня есть враг, который меня со свету сживает, и только ты можешь меня спасти. Манипуляция жалостью невозможна по отношению к человеку, у которого нет тщеславия – это вещи связанные.

Наконец, манипуляция надеждой. Когда человеку обещается награда, которую на самом деле манипулятор ему обеспечить не может, и выставляются некие условия. В церковном контексте мы с этим сталкиваемся достаточно часто, и не только в будничной приходской жизни, но и в лице многочисленных просителей, которые приходят и говорят: «Вы же христиане, вы должны мне помочь, дать денег, одеть, обуть». Если вы им предложите, например: «Помогите нам двор подмести, дрова порубить». Скажут: «Нет-нет, что вы! Вы мне просто так должны помочь. Почему вы такие корыстные, почему я вам должен отработать?» И тут можно сказать: «Дорогой товарищ, ты пытаешься вызвать мою жалость, но сам не готов сделать для себя ничего, поэтому давай-ка подумаем вместе, как ты из этого печального состояния можешь вырваться».

Что касается манипуляции надеждой, надежды в Церкви бывают различные: есть надежда на спасение, есть надежда на принятие, на понимание, на то, что все братья и сестры. Недаром говорят, что в самых тяжелых жизненных обстоятельствах просыпается молитва. Потому что пока формируются некие ложные надежды и ложные пути достижения, человеку это мешает прийти к настоящей вере. Манипуляция становится препятствием.

Мы уязвимы не ко всем этим манипуляциям. Кто-то, например, очень устойчив к жалости, но бессилен перед страхом. Кто-то легко попадает на чувство вины, но его не пробьешь гордостью и тщеславием. Кто-то очень боится лишиться любви, но при этом очень хорошо контролирует свои остальные страхи, и больше его ничем не напугаешь.

Я думаю, теперь в реальной жизни вы будете тренироваться распознавать эти манипуляции. Давайте же посмотрим, что с ними можно сделать.

Приемы манипуляторов и защита от них

Вкратце о манипулятивных приемах. Что конкретно делать, когда мы сталкиваемся с манипуляцией? Как мы говорили, можно манипулировать информацией, эмоциями или поведением. Самое распространенное, пожалуй, в нашем церковном контексте – смешивать информацию и мнения. Это проявляется даже в догматических вопросах, когда догматы смешиваются с теологуменами. А иногда еще с какими-то измышлениями, к Преданию примешиваются традиции, зачастую совсем не христианские, но весь этот коктейль выдается за православие.

Когда у нас идет смешение информации и мнений – выход один: сосредоточиться на фактах, то есть научиться различать факты и интерпретации, что на самом деле сказано, а что является привнесенным нашим собеседником или кем-то еще.

Дальше – прикрытие авторитетом. Об этом уже сегодня упоминалось – прикрытие авторитетом Бога, готовность говорить от Его имени. Например, в предварительном обсуждении нашей лекции был разговор о том, кто спасется, кто не спасется. Одна дама рассказывала всем, что мы все не спасемся. Все, кто сюда придет, тоже (вы тоже «не спасетесь», кстати, я вас предупреждаю).

Ее позиция: вообще никогда ни в чем нельзя сомневаться. Если в чем-то сомневаешься в Церкви, то есть не в самой Церкви, а в том, что в Церкви бывают какие-то сложные ситуации – если ты начинаешь об этом думать, ты не спасешься. Часто такие вещи люди говорят о чьем бы то ни было спасении: «Это же Бог, Сам Бог, это в Евангелии написано, что те, кто ходит к психологам, не спасутся никогда. Об этом написано в Священном Писании».

– А то, что есть христианские психологи, людей это не смущает?

– Нет конкуренции между психологией и душепопечением, это абсолютно разные занятия.

– Тем не менее, курс психологии в духовных академиях есть.

– Да. Я считаю, что психологии там должно быть еще больше. Понимание человеческой психологии помогает священникам понять, во-первых, свой собственный внутренний мир, свои психологические препятствия. Например, свою уязвимость к тем или иным манипуляциям, свои ограничения, страхи и как-то их проработать, чтобы потом не проецировать свои психологические проблемы на своих прихожан.

С другой стороны, психология помогает понять и своих прихожан, а не мерить их по себе. Понять, что они другие люди, с другими ценностями, с другой жизненной историей, и подход к ним возможен не только в стилистике «делай как я, или как написано в этой книжке».

С авторитетами поступаем просто, тем более что в качестве авторитетов выступают святые отцы, Священное Писание. Не оспаривая авторитета, мы можем отказать собеседнику в праве говорить от имени этого авторитета, потому что обычно то, что выдергивается с целью манипуляции, ни в коей мере не отражает источник.

Знал бы Иоанн Златоуст, что от его наследия у многих в голове останется только фраза: «Освяти руку свою ударом», он бы, наверное, принял обет молчания в ранней юности.

Дальше. Специфический язык – это профессиональная особенность. Если вы чувствуете, что использование специальных терминов, даже если это термины церковные, но не вполне вам понятные, служит для того, чтобы вы поняли, насколько вы некомпетентны, переходите на привычный вам язык. В любой ситуации, когда вам пытаются навязать не свойственный или не очень понятный вам язык, пересказывайте то же самое другими словами.

Сужение или подмена контекста – это то, с чем встречаются очень часто. Это и выдергивание цитат из контекста, и помещение обстоятельств или духовных советов, данных совершенно другим людям, в неподходящий для них контекст. Одна из сложностей, с которыми мы сталкиваемся достаточно часто – это то, что духовные наставления, которые используются сейчас в современной Церкви, не дифференцированы по адресатам. Что-то было сказано только для монашествующих. А что-то говорилось в определенной ситуации.

Большая часть того, что говорилось про отсечение своей воли и абсолютное послушание, говорилось про совершенно определенные ситуации. Человек, отринувшийся от всего мирского, удаляется в пустыню. У него есть авва – это не случайный начальник, которого ему прислали. Это не как Патриархия назначила архиерея, которого никто из священников не выбирал, но все обязаны пребывать в полном послушании. Или как архиерей, в свою очередь, на приход прислал нового священника, и никто не выбирал довериться этому священнику, но это единственный храм в поселке. Ситуация другая – в том, что касается свободы того, кому и в какой мере свою волю можно доверить.

Изменение контекста здесь чревато тем, что человеку манипулятивно ставится нерешаемая в принципе задача. Сейчас, кстати, о постах говорят, что Типикон писался для монастырей, и как это для живущих вне монастырей проблематично. Я не знаю, я как-то привыкла, мне кажется, что нормально по Типикону поститься, нет ничего такого.

– Скажите, пожалуйста, ложь является манипуляцией?

– Ложь однозначно является манипуляцией. Это настолько очевидно, что я даже это не записала.

– Как этому противостоять?

– Противостоять? Если вы знаете, что это ложь, то, конечно, вы знаете правду. Если вы подозреваете, что это ложь, значит, задавайте уточняющие вопросы, чтобы человек запутался. Когда мы имеем дело с манипуляцией при помощи искажения информации, самое лучшее, что мы можем сделать – это сосредоточиться на фактах, уточнять, конкретизировать, дожимать, что называется, не давать сбить нас с толку. Здесь наши помощники – это логика и здравый смысл.

– И темперамент.

– Да. Темперамент, конечно, врожденный, но умение с ним обходиться, компенсируя его слабости и выжимая максимум из его сильных сторон – приобретенное, поэтому над этим надо работать.

Например, если мы знаем, что мы легко раздражаемся, есть разные способы взять раздражение под контроль, вплоть до дыхательных упражнений. В любом случае, основная стратегия – не идти по тому манипулятивному пути, по которому нас пытается увести оппонент.

Пытается он заставить нас оправдываться? Например: «Вы уже перестали пить коньяк по утрам?» – классический вопрос, на который можно ответить «да» или «нет», но всё равно окажешься в неудобном положении. Или: «Да вы еретик!» – и оправдываетесь. Кстати, в таких ситуациях можно согласиться, а можно предложить оппоненту обосновать свое предположение. Главное – не ввязываться в этот спор.

– Можно сказать: «Вы правы. Но знаете ли вы, до какой степени вы правы?»

– Да, можно его запутать асимметричным ответом, конечно. Если вас пытаются задавить вопросами, которые задаются не для того, чтобы выслушать ответ, а для того, чтобы сбить вас с толку – тормозите. Отвечайте на первый вопрос: «А что там было дальше, я прослушал?», «Можно, я запишу? Могли бы вы повторить?»

– А если нет ответа?

– На нет и суда нет. Манипулировать можно не только информацией, но и эмоциями. Как только вы почувствовали сильный нажим на эмоции, неважно на какие – позитивные или негативные – это верный признак того, что пора сосредоточиться на фактах.

Если из вас выжимают слезу, если вас пытаются спровоцировать на гнев, если вам льстят и вы чувствуете гордость, скажите себе: «Стоп! Что-то неспроста у меня эта эмоция появилась. Что от меня нужно этому человеку?» Это является основным противостоянием тем самым манипуляциям эмоциями, которые мы сейчас с вами разбирали уже применительно к церковному контексту.

Любая манипулятивная фраза, адресованная к эмоциям, разбивается об уточняющий вопрос: «Почему вы в этом уверены? Где конкретно написано, что придя в церковь в джинсах, я попаду в ад? Вы уверены, что это не прелесть?»

Святые отцы говорили: «Всякого духа испытывайте». Поэтому любой нажим на эмоции – это сигнал. Делаем шаг назад, и только факты. Мы свои эмоции кому попало в управление предоставлять не обязаны, поэтому со всеми этими манипуляциями просим конкретизации.

Следующий прием, который встречается – это эмоциональное заражение. Известно, что эмоции заразительны. В принципе, хороший способ манипуляции – ввести самого себя в такое состояние, чтобы оно было заразительным или изобразить его достоверно. Это может быть восторг, он передастся всем – и все ваши слова могут быть приняты на веру. Это может быть тревога: «А вы знаете, что ИНН на продуктах в вашем холодильнике…» Нет таких манипуляций, которые работают на всех. Это избирательно, тут надо понимать, что срабатывает.

Эмпаты, например, очень легко заражаются чужими эмоциями. С одной стороны, это хорошая возможность понять чужие эмоции, с другой – постоянный риск, что тебе подсадят каких-нибудь тараканов. Потому что радоваться чужой радостью, плакать чужими слезами – это нормальное естественное состояние человека, наделенного эмпатией. А бояться чужих страхов…

Кстати говоря, эскалация конфликтов тоже очень часто происходит за счет заражения гневом. Поэтому если вы чувствуете, что есть какой-то эмоциональный посыл, который вы разделить не готовы, вы опять же говорите: «Стоп! Какая информация подается мне в комплекте с этим эмоциональным посылом?», – даже если эмоция очень приятная. То есть разделяем эмоции и информацию.

Наконец, давление на эмоции – это всяческие невербальные демонстрации, и вербальные иногда тоже. Это обиды, агрессия явная, скрытая, обесценивание того, что вы говорите, демонстративное неуважение к вам. Собственно говоря, те вещи, которые призваны вызвать вашу неуверенность в себе, ваше чувство вины. Противостоять этому можно, естественно, сохраняя спокойствие. Сохранять спокойствие намного проще, если вы понимаете, что происходит с вашим собеседником, почему он так себя ведет.

На самом деле это несчастный человек, который вынужден таким образом – демонстрируя негативные эмоции и выманивая негативные эмоции из вас в ответ – добиваться более-менее сносного в психологическом плане для себя существования. Поэтому очень важно сохранять спокойствие, понять, посочувствовать агрессору. Наверное, у него было тяжелое детство, когда им тоже много манипулировали. Потом у него были не менее тяжелое отрочество и юность, и зрелость. И вряд ли у него счастливая семейная жизнь, потому что человек не может в одном месте манипулировать, а в другом не манипулировать.

– Если это сказать, не вызовет ли это еще больше агрессии?

– Нет, сказать про себя, конечно. Речь шла о том, как успокоиться и не сорваться. Если мы хотим, чтобы он взорвался у нас на глазах, мы это всё говорим вслух. Но это будет манипуляцией. Мы просто бьем по больному и доводим его гнев до крайней точки.

Наконец, воздействие на поведение. Контроль над поведением – это очень мощная вещь, особенно когда он происходит неосознанно, на уровне «не там сидишь», «не там стоишь», «не так стоишь», «не туда смотришь», «делай то», «не делай это».

Опасно, когда это закамуфлировано. Скажем, нам говорят: «Не сложно ли тебе будет после службы задержаться, а то архиерей приезжает завтра, надо весь храм отдраить три раза и начать уже готовить трапезу. Какое-нибудь изысканное блюдо, а то с утра не успеют». Это может быть нормальная просьба, а может быть манипуляция.

Любая манипуляция может быть просьбой, текст слов один и тот же. Вся разница в том, оставляется вам выбор или нет. Когда вас могут попросить, вы можете отказаться, это может сделать кто-то еще, вы можете это сделать вместе с кем-то. Если человек говорит: «Попросить больше некого, но мы вместе с тобой будем до упора, пока всё не сделаем», то это меньшей степени манипуляция, чем сказать: «Ну, ты же понимаешь, какие у меня важные дела по поводу завтрашнего мероприятия, поэтому…» Очень важная граница – это свобода. Вам оставляют свободу или не оставляют свободу.

Дальше – активизация стереотипов. В религиозных сообществах это самое любимое, потому что это различение по принципу «ты наш» или «ты не наш». «Настоящий православный должен…», «мы же русские, мы православные» – это тоже апелляции к стереотипам. С одной стороны, гордость, а с другой – страх: если ты поведешь себя не как наш, или посмеешь сказать, что не все русские или не все православные делают это, то мы тебя не признаем русским и православным. Будешь евреем и католиком тайным.

Когда вы сталкиваетесь с тем, что вас приписывают к некоей общности с тем, чтобы вас заставить действовать в соответствии с формализованными законами (причем эти законы могут быть не совсем те, которые есть на самом деле, а их интерпретация, которая выгодна вашему собеседнику), тут всегда делаем шаг назад, говорим: «Стоп!» Точно все православные, например, обязаны посещать все службы в храме, даже если они ежедневны? Подстраивать свой рабочий график под это, или все-таки есть другие варианты?

– А «кому Церковь не Мать, тому Бог не Отец» – это манипуляция?

– Это часто используется как манипуляция. Это пример церковного фольклора, который был вынут из контекста, изменил свой смысл и начал использоваться манипулятивно. Причем в определении того, что же такое «Церковь как Мать», приносится, опять же, набор условий. Например, вы не должны замечать никаких недостатков, потому что вы же свою мать не осуждаете. Если ваша мать болеет, вы же не будете… Отвечать, что если моя мать болеет, я буду ее лечить или вызову врача – это бесполезно.

– Да, значит, вы не любите свою мать, если вы говорите, что она больна. У нас самая лучшая мать.

– Да. Поэтому в этом случае уходим от обобщений. Основное противодействие – это что не обязательно делать это, это и это, и «огласите весь список», чтобы заслужить право принадлежать к православным.

Дальше. Давление статусом. В иерархической структуре, каковой является Церковь, это вещь естественная, тем более что есть определенные традиции – отношение к священному сану, отношения между разными уровнями церковной иерархии. Но даже если общение строится сверху вниз и снизу вверх – это не только «ты» – «вы» маркируется. Это маркируется, например, что мне можно от тебя требовать, а тебе от меня – нельзя. Я могу тебе нахамить, а ты мне – нет. Есть много статусных маркеров, которые закрепляют отношения снизу вверх и сверху вниз.

Выйти из этого можно, только отделив статус от смысла высказываний. Легкая отсылка к транзактному анализу. Краткое содержание: если внутреннее состояние каждого человека обозначить, что есть ребенок, есть взрослый и есть родитель. Общение сверху вниз – это общение родителя с ребенком. Общение на равных – это общение на уровне взрослый-взрослый, или ребенок-ребенок, или два родителя. Два родителя обсуждают несовершенство детей обычно, или вообще, какие все плохие и нас не слушаются. Общение взрослых – это общение на уровне логики, на уровне фактов. Общение двух детей – это общение на уровне эмоций.

Самое простое, но не самое эффективное, если нам с этим человеком по каким-то причинам необходимо общаться регулярно – это сокращение контактов до возможного минимума. Мы знаем, что нами манипулируют – мы выходим из контакта, то есть уходим от захвата. Вы уже поняли, что каждая манипуляция предполагает некую зацепку. Устанавливается контакт, найдена или прочувствована слабая точка – у кого-то это страх, у кого-то это жалость, у кого-то это гордость. К этой вашей слабой точке подключились и применили к ней манипуляцию.

Но пока еще этот момент не наступил, пока еще вас не зацепили, или, если это манипуляция с изложением информации, пока вас не запутали, у вас есть контроль над ситуацией. Если вы чувствуете, что у вас ясность сознания поплыла, говорят вроде ерунду, а возразить вроде и нечего, или давят на эмоции – вроде надо посочувствовать, мы же христиане, мы должны, мы обязаны, мы всегда виноваты, но еще это на уровень чувств не перешло – в этот момент надо уходить от захвата.

Можно выйти из контакта, на пять минут выйти, в туалет отойти: «Я выйду, а вы продолжайте, продолжайте». Можно перехватить инициативу – например, начать задавать вопросы, о чем мы уже говорили. Можно, если вы сидите, встать, если вы стоите, сесть – изменить свое положение в пространстве. Можно начать испытующе смотреть на собеседника.

У каждого человека есть свои любимые способы манипуляции. У них есть свой темп, есть свой ритм, есть свои приемы. У них это получается, на это попадаются. У каждого из нас, естественно, тоже такие есть. Но если сбивается этот ритм, темп, привычные приемы? Только начал контакт устанавливаться, раз – эмоция. Например, начали из вас слезу выжимать, а вы вышли. Как об стенку, бесполезно. Вы вернулись – уже опять надо сначала слезу выжимать. Это сбивает манипуляцию.

Изменение темпа – это тоже очень мощное средство, потому что очень часто манипулятор не дает нам возможности сосредоточиться: «Давай, давай! Быстрей, быстрей! Если не сейчас, то никогда, это последний шанс! Срочно решайся!» Естественно, в этой ситуации надо максимально замедлиться и сказать: «Мне надо подумать, я не могу так сразу», – то есть сделать шаг назад и отложить решение. Иногда наоборот, вас изматывают замедлением: «Ну, я не знаю», – длинные паузы. Можно попробовать ускорить ваше общение.

Отсеиваем информационные помехи, которыми маскируется любая манипуляция, докапываемся до сути, до фактов, до реальных проблем, до реальных желаний, мотивов вашего собеседника и используем непредсказуемость. Чем менее вы предсказуемы, тем сложнее вами манипулировать. Парадоксальность реакций делает человека практически неуязвимым. Нужно отключение эмоций – не в смысле их блокировать совсем, а в смысле научиться их отделять от подаваемой в комплекте с ними информации. Эмоции отдельно, факты отдельно.

Дальше нужно сохранять возможность диалога. Сознание человека в естественном своем состоянии рефлексивное, то есть диалогичное. Мы взвешиваем «за» и «против», согласие и несогласие. В процессе манипуляций нас вовлекают в монолог, причем этот монолог не наш. Если вы чувствуете, что у вас по какому-то вопросу одна единственно верная истина в последней инстанции и альтернативы быть не может, то это хороший повод эту истину проанализировать – не явилась ли эта уверенность плодом манипуляций. Можете ли вы по-прежнему посмотреть на ситуацию, на человека, на ту или иную идею с разных сторон.

Очень помогает создание расширенного контекста или перемещение из того контекста, который вам навязывают, в тот контекст, который для вас органичен. И альтернативы. Если вам говорят, что это единственный способ спасения, вы говорите: «Может, еще какой-то есть?» Или: «У святых отцов я читал, что тот-то спасался так-то».

Когда говорится про послушание, тоже бывает подмена смысла слов. Под послушанием сейчас зачастую понимается исполнение чего-то, что ты делать не хочешь, но должен.

– Например, меня просят, говорят о важности милосердия и требуют отдать немедленно все деньги на благотворительность, а я расширяю контекст, говорю, что у меня есть другие обязанности, у меня есть семья и то, и то. Поэтому милосердие – это тоже важно, но… Об этом речь идет?

– Не совсем. Скорее, тут суженный контекст будет такой: вам говорят о милосердии и говорят, что если вы действительно милосердный человек, то вы обязательно поддержите этот собачий приют, потому что невозможно же оставаться равнодушным. Тогда вы, например, говорите, что уже поддерживаете больных детей. Или обратная ситуация: «Ах, вам собачки дороже людей?»

«Мой способ проявлять милосердие – он единственно правильный, а ваши способы проявлять милосердие никуда не годятся» – это будет сужение контекста. Вы предлагаете альтернативы или расширяете контекст. Это может относиться к чему угодно – к вашей семейной жизни, к воспитанию детей. Просто здесь идет апелляция к долгу: «Вы же должны мне помочь, вы должны всем помогать». Можно выйти из этого состояния навязанного долга и сказать: «Я могу вам помочь, но я вам ничего не должен».

Наконец, что касается манипуляции надеждой – нужно развести надежду и манипуляцию. Да, у меня есть надежда, и я хочу эту надежду сохранить, но я не понимаю, как связано предписанное мне действие с моими надеждами.

Манипуляция или невроз?

Бывают ситуации, которые внешне очень похожи на манипуляцию. Это манипулятивное поведение, но человек его не вполне контролирует. Это ситуация глубокого невроза. Очень часто у невротика есть так называемая система невротических требований. Я думаю, прочитав эти требования, вы вспомните таких людей, а иногда таких бывают целые приходы:

• нас никто не должен критиковать,
• в нас никто не должен сомневаться,
• мы всегда правы,
• все нас должны слушаться,
• мы можем манипулировать, а с нами так нельзя,
• за нас должны решать проблемы, а мы можем капризничать,
• мы можем конфликтовать, а вы должны смиряться, вы должны терпеть,
• нас должны понимать, а мы никого понимать не будем.
• чтобы все, обласкав нас со всех сторон, нас оставили в покое и не мешали.

– Это точно не программа нашего правительства?

– Нет, это симптомы глубокого невроза. Со всеми же случается. Поэтому если вы видите это всё в комплексе, вы должны понимать, что ответ на противостояние манипуляциям, особенно на жесткое, на ироничное, на попытку выстроить стенку – будет конфликтным и совершенно не соответствующим силе вашего воздействия. Это повод насторожиться, взвесить каждое слово и понять, где у данного человека уязвимые места, чтобы к этим уязвимым местам по возможности не приближаться.

Если это характеристика некоего сообщества, то мы можем уловить особенности общей церковной субкультуры, в которой находимся. Потому что в Церкви есть вещи, которые в большей или меньшей степени способствуют манипуляциям. То, что здесь перечислено, не обязательно есть везде и всегда, но чем сильнее проявляются эти параметры, тем более манипулятивной становится сама среда, то есть человек оказывается в ситуации, в которой ему тяжело противостоять манипуляциям:

• иерархия, подавление авторитетом;
• неуверенность и чувство вины;
• избирательность применения норм и правил («Хочу – казню, хочу – помилую»);
• разрыв между декларируемым и реальным;
• табу на обсуждение тех или иных тем (невозможность, зачастую, даже осознав манипуляцию, ответить на нее конкретизацией вопросов, прояснением).

Например, «над тобой издеваются, а ты должна смиряться, ты же христианка, ты должна терпеть». «Почему ты такая не мирная, почему ты такая конфликтная?» И если при этом возразить оппоненту, он скажет: «Ах, ты еще и споришь, так это гордыня!» «Мы тебя не оскорбляем, мы тебя смиряем, заботимся о твоем душевном спасении». Если вопросы правомерности таких действий табуированы, то есть обсудить их нельзя, можно сказать: «Спасибо за смирение и за науку. Можно, я попробую как-нибудь сам поработать над собой?»

От подмены чувств – к подмене смыслов

В основе многих манипуляций, которые мы сегодня обсуждали, лежит навязывание определенных чувств и определенного состояния. Это, конечно, отдельная большая тема. Я имею в виду вот что. Какие-то чувства вы должны испытывать, а какие-то чувства греховны, их испытывать нельзя. Поэтому осознание этих чувств у человека блокируется.

Например, человек уверен, что он никогда не раздражается, или что он никогда не обижается, никогда не врет, но в то же время он всем сочувствует и сострадает. Искажается осознание своих собственных чувств, соответственно, контакт с другими людьми выводит ситуацию наружу. Чем более манипулятивным в том или ином месте является духовное руководство, тем сложнее из этой системы выйти.

Когда мы говорим о сектах, о младостарцах, о тех, кто ведет не ко Христу, а к себе, мы очень часто имеем дело как раз с закрытой непрозрачной системой, в которой изначально произошла подмена на уровне чувств, потом – на уровне смыслов, а потом уже – на уровне внешних проявлений, требований к членам этой субкультуры, и так далее.

Что делать, когда вы имеете дело с манипуляциями не отдельно взятого человека, а среды, то есть чувствуете ограничение свободы? Например, пришли на новый приход, стараетесь вписаться, стараетесь наладить отношения, понимаете, что об этом говорить нельзя – тут не так стоишь, тут не так смотришь, не так одеваешься и вообще это грешно. Это повод задуматься, а то ли это духовное руководство, которое вам нужно?

Оказавшись в жесткой манипулятивной системе, иногда проще не пытаться ее продлевать, а просто из нее выйти, поскольку возможности духовного руководства не ограничиваются одним местом.

Коснувшись большой темы о манипуляциях, мы многого не успели. Вопрос психологических проблем душепопечения вообще стоило бы рассмотреть отдельно, потому что с этим связано много вопросов, которые задавались заранее. Хотелось бы отметить одну вещь. Если в духовном окормлении вместо того, чтобы чувствовать, как вы становитесь сильнее, как вы становитесь ближе к Богу, как вы получаете больше любви, вы чувствуете всё больше несвободы – это верный признак, что как минимум надо выйти из этого замкнутого круга и посоветоваться с каким-то другим, авторитетным для вас священником.

– А если ситуация действительно сложная? Есть же в Церкви нестандартные ситуации.

– Гипотетический случай, который так часто бывает – гражданский брак. Понятно, что бо льшая часть священнослужителей его не одобряет и даже не причащает тех, у кого незарегистрированные отношения. Тут у самого спрашивающего должна быть готовность услышать ответ. Я не имею в виду ответ «Вы должны расстаться, потому что вы уже согрешили». Вопрос должен быть: «Как нам жить в сложившейся ситуации? Как нам идти к спасению?» Проанализировать честно, что мешает отношения как-то оформить, почему они остаются в таком статусе? И правда ли, что оба супруга хотят жить вместе, или этот статус удобен одному из них? Например, молодому человеку удобно жить в гражданском браке, а девушка не против бы оформить отношения, венчаться, но она боится настаивать. Это повод для более глубинного анализа ситуации.

Вообще, в таких ситуациях стоит пойти к человеку, которому вы доверяете, или если у вас нет такого знакомого священника, спросить у друзей, у знакомых, которым вы доверяете, не обозначая даже свою тему иногда: «Есть ли священник, с кем можно поговорить откровенно начистоту?» Обязательно в окружении хотя бы один такой найдется.

Видео: Виталий Корнеев