События романа разворачиваются во время Великой Отечественной войны. Зима, конец 1942 года, Сибирь. В карантинный лагерь близ Бердска поступает новая партия заключенных. Несколько дней новобранцев готовят к жизни в лагере – распределяют по ротам, определяют обязанности, бреют налысо. В подробностях описывается лагерный быт и ужасы жизни узников - отсутствие подходящей одежды, голод, нищета, холод, побои, утрата всего человеческого. Один из самых пронзительных эпизодов первой части романа – прибытие на станцию поезда с казахскими солдатами. Они находятся в таком состоянии – инвалиды, потерявшие конечности; живые трупы (и бездыханные тела людей, не добравшихся до лагеря живыми) – ужасают даже заключенных.

Описывается суд над художником Феликсом Борячиком и попавшим под горячую руку заключенным Зеленцовым. Это один из немногих относительно «светлых» эпизодов романа – суд в итоге не заканчивается желанным для правосудия расстрелом, а отправленного в штрафную роту осужденного провожают, как настоящего местного героя.

После этого события и до наступления нового года дисциплина в лагеря постепенно ухудшается. Это наводит начальство на мысль о необходимости расстрелов – в том числе, и невиновных – в воспитательных целях. После Нового года, в январе, переживших ужасы зимы отправляют на фронт.

Довольно кратко описываются события с зимы 1943 до осени этого же года – до переправы через Днепр (всё это время роты проводят в боях). Очень подробно описывается сама переправа и условия жизни фронтового бойца, не многим отличающиеся от условий жизни узника карантинного лагеря. Для многих переправа оказывается последней военной операцией – армия несет небывалые потери. Главные герои романа – Шестаков, Булдаков, Рындин – отделываются ранами, правда, достаточно тяжелыми.

Несмотря на то, что эту операцию с переправой многие рассматривают как провальную, именно она становится переломным моментом войны – преимущество постепенно переходит к советским войскам и армия противника начинает отступление.

Роман учит сохранять человечность и оставаться сильными духом несмотря ни на что.

Картинка или рисунок Прокляты и убиты

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

• Краткое содержание Бианки Первая охота

  Надоело щенку гонять кур по двору, вот и пошел он охоту ловить диких птиц и зверей. Думает щенок, что сейчас поймает кого то и домой пойдет. По пути его увидели жуки, насекомые, кузнечики, удод, ящерица, вертишейка, выпь

• Краткое содержание Байрон Гяур

  Герой дерзок, даже шторм спокойней и безопасней, чем он. Он – один из захвативших Грецию, которая погибает под гнётом их – мусульман.

• Краткое содержание Джейн Остин Гордость и предубеждение

  В романе Джейн Остин рассказывается о бедной дворянской семье Беннет. В семье выросло сразу 5 дочерей и всех необходимо удачно выдать замуж

• Краткое содержание Житков Метель

  Деревенская учительница Марья Петровна попросила своих соседей свозить ее и сына в соседнюю деревню Ульяновка к своей коллеге. А повез ее и сына мальчишка по имени Коля. Ему было 15 лет, но в тот момент Николай чувствовал

• Краткое содержание Про это Маяковский

Действие происходит в конце 1942 года в карантинном лагере первого резервного полка, расположенного в Сибирском военном округе недалеко от станции Бердск.

Часть первая

Новобранцы прибывают в карантинный лагерь. Через некоторое время выживших, среди которых Лёшка Шестаков, Коля Рындин, Ашот Васконян и Лёха Булдаков, переводят в расположение полка.

Поезд остановился. Какие-то равнодушно-злые люди в ношеной военной форме выгоняли новобранцев из тёплых вагонов и выстраивали их возле поезда, разбивали на десятки. Потом, построив в колонны, ввели в полутёмный, промёрзлый подвал, где вместо пола на песок были набросаны сосновые лапы, велели располагаться на нарах из сосновых брёвнышек. Покорность судьбе овладела Лёшкой Шестаковым, и когда сержант Володя Яшкин назначил его в первый наряд, он воспринял это без сопротивления. Был Яшкин малоросл, худ, зол, уже побывал на фронте, имел орден. Здесь, в запасном полку, он оказался после госпиталя, и вот-вот снова уйдёт на передовую с маршевой ротой, подальше от этой чёртовой ямы, чтоб она сгорела - так заявил он. Яшкин прошёлся по карантину, оглядывая новобранцев - блатняков с золотых приисков Байкита, Верх-Енисейска; сибирских старообрядцев. Один из старообрядцев назвался Колей Рындиным, из деревни Верхний Кужебар, что стоит на берегу реки Амыл - притоке Енисея.

Утром Яшкин выгнал народ на улицу - умываться снегом. Лёшка поглядел вокруг и увидел крыши землянок, чуть припорошенные снегом. Это и был карантин двадцать первого стрелкового полка. Мелкие, одноместные и четырёхместные землянки принадлежали строевым офицерам, работникам хозслужбы и просто придуркам в чинах, без которых ни одно советское предприятие обойтись не может. Где-то дальше, в лесу, были казармы, клуб, санслужбы, столовая, бани, но карантин находился от всего этого на приличном расстоянии, чтобы новобранцы не занесли какую-нибудь заразу. От бывалых людей Лёшка узнал, что скоро их определят в казармы. За три месяца они пройдут боевую и политическую подготовку и двинутся на фронт - дела там шли не важно. Оглядывая загаженный лес, Лёшка вспомнил родную деревню Шушикары в низовьях Оби.

У парней посасывало в сердце оттого, что вокруг всё было чужое, незнакомое. Даже они, выросшие по баракам, по деревенским избам да по хибарам городских предместий, оторопели, когда увидели место кормёжки. За длинными прилавками, прибитыми к грязным столбам, прикрытыми сверху тесовыми корытами, наподобие гробовых крышек, стояли военные люди и потребляли пищу из алюминиевых мисок, одной рукой держась за столбы, чтобы не упасть в глубокую липкую грязь под ногами. Это называлось летней столовой. Мест здесь, как и везде в Стране Советов, не хватало - кормились по очереди. Вася Шевелёв, успевший поработать комбайнёром в колхозе, глядя на здешние порядки, покачал головой и грустно сказал: «И здесь бардак». Бывалые бойцы посмеивались над новичками и давали им дельные советы.

Новобранцев брили наголо. Особенно трудно с волосами расставались старообрядцы, плакали, крестились. Уже тут, в этом полужилом подвале, парням внушалась многозначительность происходящего. Политбеседы проводил не старый, но тощий, с серым лицом и зычным голосом, капитан Мельников. Вся его беседа была так убедительна, что оставалось только удивляться - как это немцы умудрились достичь Волги, когда всё должно быть наоборот. Капитан Мельников считался одним из самых опытных политработников во всём Сибирском округе. Работал он так много, что ему некогда было пополнять свои куцые знания.

Карантинная жизнь затягивалась. Казармы не освобождались. В карантинных землянках теснота, драки, пьянки, воровство, вонь, вши. Никакие наряды вне очереди не могли наладить порядок и дисциплину среди людского сброда. Лучше всего здесь себя чувствовали бывшие урки-арестанты. Они сбивались в артельки и грабили остальных. Один из них, Зеленцов, собрал вокруг себя двух детдомовцев Гришку Хохлака и Фефелова; работяг, бывших механизаторов, Костю Уварова и Васю Шевелева; за песни уважал и кормил Бабенко; не отгонял от себя Лёшку Шестакова и Колю Рындина - пригодятся. Хохлак и Фефелов, опытные щипачи, работали по ночам, а днём спали. Костя и Вася заведовали провиантом. Лёшка и Коля пилили и таскали дрова, делали всю тяжёлую работу. Зеленцов сидел на нарах и руководил артелью.

Однажды вечером новобранцам велели покинуть казармы, и до поздней ночи держали их на пронизывающем ветру, отобрав всё их жалкое имущество. Наконец поступила команда войти в казарму, сперва маршевикам, потом новобранцам. Началась давка, места не было. Маршевые роты заняли свои места и «голодранцев» не пускали. Та злобная, беспощадная ночь запала в память как бред. На утро ребята поступили в распоряжение усатого старшины первой роты Акима Агафоновича Шпатора. «С этими вояками будет мне смех и горе» - вздыхал он.

Половина мрачной, душной казармы с тремя ярусами нар - это и есть обиталище первой роты, состоящей из четырёх взводов. Вторую половину казармы занимала вторая рота. Всё это вместе образовывало первый стрелковый батальон первого резервного стрелкового полка. Казарма, построенная из сырого леса, так и не просохла, была всегда склизкой, плесневелой от многолюдного дыхания. Согревали её четыре печи, похожие на мамонтов. Разогреть их было невозможно, и в казарме всегда было сыро. К стене был прислонён стеллаж для оружия, там виднелось несколько настоящих винтовок и белели макеты, сделанные из досок. Выход из казармы закрывался дощатыми воротами, возле них пристройки. Слева - каптёрка ротного старшины Шпатора, справа - комната дневальных с отдельной железной печкой. Весь солдатский быт был на уровне современной пещеры.

В первый день новобранцев сытно покормили, потом повели в баню. Молодые бойцы повеселели. Ходили разговоры о том, что выдадут новое обмундирование и даже постельное бельё. По дороге в баню Бабенко запел. Лёша ещё не знал, что долго он теперь в этой яме никаких песен не услышит. Улучшения в жизни и службе бойцы так и не дождались. Переодели их в старую одежду, заштопанную на животе. Новая, сырая баня не прогревалась, и парни совсем продрогли. Для двухметровых Коли Рындина и Лёхи Булдакова подходящей одежды и обуви не нашлось. Мятежный Лёха Булдаков скинул тесную обувь и пошёл в казарму босиком по морозу.

Постелей служивым тоже не выдали, зато на строевые занятия выгнали уже на следующий день с деревянными макетами вместо винтовок. В первые недели службы ещё не гасла надежда в сердцах людей на улучшение жизни. Ребята ещё не понимали, что этот быт, мало чем отличающийся от тюремного, обезличивает человека. Коля Рындин родился и рос возле богатой тайги и реки Амыл. Нужды в еде никогда не знал. В армии старообрядец сразу почувствовал, что военное время - голодное время. Богатырь Коля начал опадать с лица, со щёк сошёл румянец, в глазах сквозила тоска. Он даже начал забывать молитвы.

Перед днём Октябрьской Революции наконец прислали ботинки для большеразмерных бойцов. Булдакову и тут не угодили, он запустил обувь с верхних нар, за что и попал на беседу к капитану Мельникову. Булдаков жалостливо повествовал о себе: родом он из городского посёлка Покровки, что под Красноярском, с раннего детства среди тёмного народа, в бедности и труде. О том, что отец, буйный пропойца, почти не выходил из тюрьмы, также как и два старших брата, Булдаков сообщать не стал. О том, что сам он только призывом в армию отвертелся от тюрьмы, Лёха тоже умолчал, зато соловьём разливался, повествуя о своём героическом труде на лесосплаве. Потом вдруг закатил глаза под лоб, притворился припадочным. Капитан Мельников пулей выскочил из каптёрки, и с тех пор на политзанятиях всегда косился на Булдакова с опаской. Бойцы же уважали Лёху за политическую грамотность.

На 7 ноября открыли зимнюю столовую. В неё голодные бойцы, затаив дыхание, слушали по радио речь Сталина. Вождь народов говорил, что Красная Армия взяла инициативу в свои руки, благодаря тому, что у Страны Советов необычайно крепкие тылы. Люди свято верили этой речи. В столовой присутствовал командир первой роты Пшённый - внушительная фигура с крупным, величиной с ведро, лицом. Командира роты ребята знали мало, но уже боялись. Зато заместителя командира роты младшего лейтенанта Щуся, раненного на Хасане и там получившего орден Красной Звезды, приняли и полюбили сразу. В этот вечер роты и взводы расходились по казармам с дружной песней. «Каждый бы день товарищ Сталин выступал по радио, вот бы дисциплина была» - вздыхал старшина Шпатор.

На другой день праздничное настроение роты прошло, бодрость духа испарилась. За утренним туалетом бойцов наблюдал сам Пшённый, и если кто-то хитрил, он собственноручно стягивал с него одежду и до крови растирал лицо колючим снегом. Старшина Шпатор только головой качал. Усатый, седой, худенький, ещё в империалистическую войну бывший фельдфебелем, Шпатор встречал разных зверей и самодуров, но такого, как Пшённый ещё не видывал.

Недели через две состоялось распределение бойцов по спецротам. Зеленцова забрали в миномётчики. Старшина Шпатор изо всех сил старался сбыть с рук Булдакова, но его не брали даже в пулемётную роту. Сидя босиком на нарах, этот артист целый день читал газеты и комментировал прочитанное. «Стариков» оставшихся от прошлых маршевых рот и положительно действовавших на молодёжь, разобрали. Взамен Яшкин привёл целое отделение новичков, среди которых был больной, дошедший до ручки, красноармеец Попцов, мочившийся под себя. Старшина покачал головой, глядя на синюшного парнишку, и выдохнул: «О Господи…».

Старшина был командирован в Новосибирск, и на каких-то спецскладах сыскал для удальцов-симулянтов новое обмундирование. Булдакову и Коле Рындину деваться больше было некуда - вступили в строй. Булдаков всячески увиливал от занятий и портил казённое имущество. Щусь понял, что Булдакова ему не укротить, и назначил его в свою землянку дежурным. Булдаков хорошо себя почувствовал на новом посту и принялся тащить всё, что можно, особенно еду. При этом он всегда делился с друзьями и с младшим лейтенантом.

Сибирская зима входила в середину. Давно уже было отменено закаливающее обтирание снегом по утрам, но всё равно многие бойцы успели простудиться, казарму по ночам разваливал гулкий кашель. По утрам умывались только Шестаков, Хохлак, Бабенко, Фефелов, иногда Булдаков и старик Шпатор. Попцов уже не выходил из казармы, лежал серым, мокрым комком на нижних нарах. Поднимался только чтобы поесть. В санчасть Попцова не брали, он там уже всем надоел. Доходяг с каждым днём становилось всё больше. На нижних нарах лежало до десятка скорченных скулящих тел. На служивых навалилась беспощадная вша и куриная слепота, по-учёному гемералопия. По казарме, шаря руками по стенам, бродили тени людей, что-то всё время ищущих.

Невероятной изворотливостью ума добивались вояки способов избавиться от строевых занятий и добыть чего-нибудь пожевать. Кто-то придумал нанизывать картошку на проволоку и опускать в трубы офицерских печей. А тут ещё первую роту и первый взвод пополнили двумя личностями - Ашотом Васконяном и Боярчиком. Оба были смешанной национальности: один полуармянин-полуеврей, другой - полуеврей-полурусский. Оба по месяцу пробыли в офицерском училище, дошли там до ручки, лечились в медсанчасти, и оттуда их, немного оживших, свалили в чёртову яму - она всё стерпит. Васконян был долговяз, тощ, лицом бледен, бровями чёрен и сильно картавил. На первом же политзанятии он сумел испортить работу и настроение капитана Мельникова, возразив ему, что Буэнос-Айрес находится совсем не в Африке, а в Южной Америке.

Было Васконяну в стрелковой роте ещё хуже, чем в офицерском училище. Туда он попал по причине изменения военной ситуации. Отец его был главным редактором областной газеты в Калинине, мать - замзавотделом культуры облисполкома того же города. Домашнего, изнеженного Ашотика растила домработница Серафима. Лежать бы Васконяну на нижних нарах рядом с доходягой Попцовым, но этот чудак и грамотей приглянулся Булдакову. Он и его компания не давали забивать Ашота, учили его премудростям солдатской жизни, прятали от старшины, от Пшённого и Мельникова. За эту заботу Васкорян пересказывал им всё, что успел прочитать за свою жизнь.

В декабре двадцать первый полк доукомплектовывался - прибыло пополнение из Казахстана. Первой роте поручили встретить их и определить в карантин. То, что увидели красноармейцы, ужаснуло их. Казахи были призваны летом, в летнем обмундировании и прибыли в сибирскую зиму. И без того смуглые, казахи сделались черны, как головешки. От кашля и хрипа содрогались вагоны. Под нарами валялись мёртвые. Прибыв на станцию Бердск, полковник Азатьян схватился за голову и долго бегал вдоль состава, заглядывал в вагоны, надеясь хоть где-нибудь увидеть ребят в лучшем состоянии, но везде была одна и та же картина. Больных разбросали по госпиталям, остальных разбили по батальонам и ротам. В первую роту было определено человек пятнадцать казахов. Верховодил над ними здоровенный парень с крупным лицом монгольского типа по имени Талгат.

Первый батальон тем временем бросили на выкатку леса из Оби. Выгрузкой руководил Щусь, ему помогал Яшкин. Обитали в старой землянке, выкопанной на берегу реки. Бабенко сразу начал промышлять на Бердском базаре и в окрестных деревнях. На берегу Оки щадящий режим - никакой муштры. Однажды под вечер рота шлёпала в казарму и столкнулась с молодым генералом на красивом жеребце. Генерал осмотрел осунувшиеся, бледные лица, и поехал вдоль берега Оби, опустив голову и ни разу не оглянувшист. Солдатам не дано было знать, кем был этот форсистый генерал, но встреча с ним не прошла бесследно.

В полковой столовой появился ещё один генерал. Он проплыл по столовой, помешивая ложкой суп и кашу в тазах, и исчез в противоположных дверях. Народ ждал улучшения, но ничего этого не последовало - страна была не готова к затяжной войне. Всё налаживалось на ходу. Молодёжь двадцать четвёртого года рождения не выдерживала требований армейской жизни. Кормёжка в столовой скудела, увеличивалось количество доходяг в ротах. Командир роты лейтенант Пшённый вплотную приступил к исполнению своих обязанностей.

В одно промозглое утро Пшённый приказал всем до единого красноармейца выйти из помещения и построиться. Подняли даже больных. Думали, он увидит этих доходяг, пожалеет и вернёт в казарму, но Пшённый скомандовал: «Довольно придуриваться! С песней шагом марш на занятия!». Упрятанные в середину строя, «поповцы» сбивали шаг. Попцов во время пробежки упал. Командир роты с разгона раз-другой пнул его узким носком сапога, а потом, распалённый гневом, уже не мог остановиться. Попцов на каждый удар отвечал всхлипыванием, потом перестал всхлипывать, как-то странно распрямился и умер. Рота обступила мёртвого товарища. «Это он убил!» - воскликнул Петька Мусиков, и молчаливая толпа обступила Пшённого, вскидывая винтовки. Неизвестно, что было бы с командиром роты, не вмешайся вовремя Щусь и Яшкин.

В эту ночь Щусь не мог уснуть до рассвета. Военная жизнь Алексея Донатовича Щуся была проста и пряма, но раньше, до этой жизни, его звали Платоном Сергеевичем Платоновым. Фамилия Щусь образовалась от фамилии Щусев - так её услышал писарь Забайкальского военного округа. Платон Платонов происходил из казачьей семьи, которая была сослана в тайгу. Родители умерли, и он остался со своей тёткой-монашкой, необыкновенной красоты женщиной. Она уговорила конвойного начальника отвезти мальчишку в Тобольск, передать семье дореволюционных ссыльных по фамилии Щусевы, заплатила за это собой. Начальник слово сдержал. Щусевы - художник Донат Аркадьевич и преподавательница литературы Татьяна Илларионовна - были бездетны и усыновили мальчика, вырастили как своего, направили на военную стезю. Родители умерли, тётушка затерялась в миру - Щусь остался один.

Разобраться с происшествием в первой роте поручили старшему лейтенанту особого отдела Скорику. Они со Щусем когда-то учились в одном военном училище. Большинство командиров терпеть не могли Щуся, но он был любимцем Геворка Азатьяна, который его всегда защищал, потому и не могли упечь его куда надо.

Дисциплина в полку пошатнулась. С каждым днём управлять людьми становилось всё труднее. Парнишки шныряли по расположению полка в поисках хоть какой-то еды. «Почему ребят сразу не отправили на фронт? Зачем здоровых парней доводить до недееспособного состояния?» - думал Щусь и не находил ответа. За время службы совсем дошёл, отупел от недоеданий Коля Рындин. Поначалу такой бойкий, он замкнулся, умолк. Был он уже ближе к небу, чем к земле, губы его постоянно шептали молитву, даже Мельников ничего не мог с ним поделать. По ночам угасающий богатырь Коля плакал от страха перед надвигающейся бедой.

Помкомвзвода Яшкин страдал от болезни печени и желудка. По ночам боль становилась сильнее, и старшина Шпатор мазал ему бок муравьиным спиртом. Жизнь Володи Яшкина, названного вечными пионерами-родителями в честь Ленина, была не длинна, но он успел пережить бои под Смоленском, отступление к Москве, окружение под Вязьмой, ранение, перевозку из лагеря окруженцев через линию фронта. Из того пекла вытащили его две санитарки, Нелька и Фая. По дороге он заразился желтухой. Сейчас он чувствовал, что скоро предстоит ему дорога на фронт. С его прямотой и неуживчивым характером ему не уцепиться в тылу по состоянию здоровья. Его место там, где есть последняя справедливость - равенство перед смертью.

Этот тягучий ход армейской жизни встряхнули три больших события. Сначала в двадцать первый стрелковый полк приехал какой-то важный генерал, проверил солдатское питание и устроил разнос поварам на кухне. В результате этого визита была отменена чистка картошки, за счёт этого увеличились порции. Вышло решение: бойцам под два метра и выше давать дополнительную порцию. Коля Рындин и Васконян с Булдаковым ожили. Коля ещё подрабатывал на кухне. Всё, что ему давали за это, он делил по корочке между друзьями.

На рекламных щитах клуба появились объявления, в которых извещалось, что 20 декабря 1942 года в клубе состоиться показательный суд военного трибунала над Зеленцовым К.Д. Никто не знал, что же натворил этот пройдоха. А началось всё не с Зеленцова, а с художника Феликса Боярчика. Отец оставил на память Феликсу только фамилию. Мама, Степанида Фалалеевна, мужеподобная баба, железная большевичка, обреталась в области советского искусства, выкрикивала со сцены лозунги под барабанный бой, под звук трубы, с построением пирамид. Когда и как у неё получился мальчик, она почти не заметила. Служить бы Степаниде до старости в районном Доме культуры, если бы трубач Боярчик чего-то не натворил и не загремел в тюрьму. Вслед за ним и Стёпу кинули в Новолялинский леспромхоз. Жила она там в бараке с семейными бабами, которые и растили Фелю. Больше всех жалела его многодетная Фёкла Блажных. Именно она надоумила Стёпу требовать отдельный домик, когда она сделалась заслуженным работником на ниве культуры. В этом домике на две половины и поселилась Стёпа вместе с семейством Блажных. Фёкла стала матерью для Феликса, она же и проводила его в армию.

В леспромхозовском Доме культуры Феликс научился рисовать плакаты, вывески и портреты вождей. Это умение пригодилось ему в двадцать первом полку. Постепенно Феликс переселился в клуб и влюбился в девушку-билетёршу Софью. Она стала его невенчанной женой. Когда Софья забеременела, Феликс отправил её в тыл, к Фёкле, а в его боковушке поселился незваный гость Зеленцов. Он сразу начал пить и играть в карты на деньги. Выгнать его Феликс не мог, как ни пытался. Однажды в каптёрку заглянул завклуба капитан Дубельт и обнаружил спящего за печкой Зеленцова. Дубельт попытался схватить его за шкирку и вывести из клуба, но боец не дался, ударил капитана головой и разбил ему очки и нос. Хорошо, что не прирезал капитана - Феликс вовремя вызвал патруль. Зеленцов превратил суд в цирк и театр одновременно. Даже бывалый председатель трибунала Анисим Анисимович не смог с ним сладить. Очень хотелось Анисиму Анисимовичу приговорить строптивого солдата к расстрелу, но пришлось ограничиться штрафной ротой. Провожали Зеленцова как героя, огромной толпой.

Часть вторая

В армии начинаются показательные расстрелы. За побег к смертной казни приговариваются ни в чём не повинные братья Снегирёвы. Посреди зимы полк отправляют на уборку хлеба в ближайший колхоз. После этого, в начале 1943 года, отдохнувшие солдаты отправляются на фронт.

Неожиданно в землянку младшего лейтенанта Щуся поздно вечером пожаловал Скорик. Между ними состоялась длинная, откровенная беседа. Скорик сообщил Щусю, что до первого полка докатилась волна приказа номер двести двадцать семь. В военном округе начались показательные расстрелы. Щусь не знал, что Скорика звали Лев Соломонович. Папа Скорика, Соломон Львович, был учёным, писал книгу про пауков. Мама, Анна Игнатьевна Слохова, пауков боялась и Лёву к ним не подпускала. Лёва учился на втором курсе университета, на филфаке, когда пришли двое военных и увели папу, вскоре исчезла из дома и мама, потом потянули в контору Лёву. Там его запугали и он подписал отречение от родителей. А через полгода Лёву опять вызвали в контору и сообщили, что произошла ошибка. Соломон Львович работал на военное ведомство и был так засекречен, что местные власти ни о чём не знали и расстреляли его вместе с врагами народа. Потом увезли и, скорее всего, расстреляли и жену Соломона Львовича, чтобы замести следы. Его сыну принесли извинения и разрешили поступить в военное училище особого свойства. Мать Лёвы так и не нашли, но он чувствовал, что она жива.

Лёшка Шестаков работал вместе с казахами на кухне. Казахи работали дружно и так же дружно учились говорить по-русски. У Лешки ещё не было столько свободного времени, чтобы вспомнить свою жизнь. Отец у него был из ссыльных спецпереселенцев. Жену Антонину он высватал в Казым-Мысе, была она из полухатынского-полурусского рода. Дома отец бывал редко - работал в рыболовецкой бригаде. Характер у него был тяжёлый, нелюдимый. Однажды отец не вернулся вовремя. Рыбацкие катера, возвратившись, привезли весть: была буря, утонула бригада рыбаков и с нею бригадир Павел Шестаков. После смерти отца мать пошла работать в рыбкооп. В дом зачастил приёмщик рыбы Оськин, известный по всей Оби шалопай по прозвищу Герка - горный бедняк. Лёшка пригрозил матери, что уйдёт из дома, но на неё уже ничего не действовало, она даже помолодела. Вскоре Герка переехал к ним в дом. Потом у Лешки родились две сестрички: Зойка и Вера. Эти существа вызывали в Лёшке какие-то неведомые родственные чувства. На войну Лешка ушёл после Герки - горного бедняка. Больше всего Лешка скучал по сёстрам и вспоминал иногда свою первую женщину Тому.

Дисциплина в полку падала. Дожили до ЧП: из второй роты ушли куда-то братья-близнецы Сергей и Еремей Снегирёвы. Их объявили дезертирами и искали везде, где только можно, но не нашли. На четвёртый день братья сами объявились в казарме с мешками, полными еды. Оказалось, что были они у матери, в родной деревне, которая была недалеко отсюда. Скорик схватился за голову, но помочь им уже ничем не мог. Их приговорили к расстрелу. Комполка Геворк Азатьян добился, чтобы при казни присутствовал только первый полк. Братья Снегирёвы до самого конца не верили, что их расстреляют, думали, что их накажут или отправят в штрафной батальон как Зеленцова. В смертную казнь не верил никто, даже Скорик. Только Яшкин твёрдо знал, что братьев расстреляют - он уже такое видел. После расстрела казарма была объята нехорошей тишиной. «Прокляты и убиты! Все!» - рокотал Коля Рындин. Ночью, напившись до бесчувствия, Щусь рвался набить морду Азатьяну. В своей комнате одиноко пил старший лейтенант Скорик. Старообрядцы объединились, нарисовали на бумаге крест и во главе с Колей Рындиным молились за упокой души братьев.

Землянку Щуся снова посетил Скорик, сообщил, что сразу после Нового года в армии введут погоны и реабилитируют народных и царских времён полководцев. Первый же батальон будет брошен на хлебоуборку и останется в колхозах и совхозах до отправления на фронт. На этих небывалых работах - на зимнем обмолоте хлеба, - уже находится вторая рота.

В начале января 1943 года солдатам двадцать первого полка выдали погоны и отправили поездом до станции Истким. Яшкина определили долечиваться в окружной госпиталь. Остальные отправились в совхоз имени Ворошилова. Роту, двигающуюся в совхоз, догнал директор Тебеньков Иван Иванович, Петьку Мусикова, Колю Рындина и Васконяна забрал с собой, остальным предоставил дровни, набитые соломой. Устроились ребята по избам в деревне Осипово. Щуся поселили в бараке у начальницы второго отделения Валерии Мефодьевны Галустёвой. Она заняла в сердце Щуся отдельное место, которое до сих пор занимала его без вести пропавшая тётушка. Лёшка Шестаков с Гришей Хохлаком попали в избу стариков Завьяловых. Через некоторое время отъевшиеся солдатики стали обращать внимание на девчат, тут-то и пригодилось умение Гришки Хохлака играть на баяне. Почти все солдаты первого полка были из крестьянских семей, труд этот хорошо знали, работали быстро и охотно. Вася Шевелев и Костя Уваров починили колхозный комбайн, на нём молотили зерно, сохранившееся в копнах под снегом.

Васконян попал к поварихе Аньке. Странный книгочей Аньке не понравился, и ребята поменяли его на Колю Рындина. После этого качество и калорийность блюд резко улучилось, и солдатики благодарили за это богатыря Колю. Васконян же поселился у стариков Завьяловых, которые сильно уважали его за учёность. А через некоторое время к Ашоту приехала мать - в этом ей помог комполка Геворк Азатьян. Он намекнул, что может оставить Васконяна в штабе полка, но Ашот отказался, сказал, что пойдёт на фронт вместе со всеми. Он уже смотрел на мать другими глазами. Уезжая утром, она почувствовала, что видит сына в последний раз.

Через несколько недель пришёл приказ возвращаться в расположение полка. Было краткое, но душу рвущее расставание с деревушкой Осипово. Не успели вернуться в казарму - сразу баня, новое обмундирование. Старшина Шпатор был доволен отдохнувшими бойцами. В этот вечер Лёшка Шестаков во второй раз услышал песню в казарме двадцать первого стрелкового полка. Принимали маршевые роты генерал Лахонин, тот самый, что повстречался когда-то бредущим по полю красноармейцам, и его давний друг майор Зарубин. Они настояли на том, чтобы самых слабых бойцов оставили в полку. После большой ругани в полку осталось около двухсот человек, из них половина неизлечимо больных будет отослана домой - помирать. Легко отделался двадцать первый стрелковый полк. Со своими ротами на позиции отсылалось всё командование полка.

Маршевые роты сводились в военном городке Новосибирска. В первую роту нагрянула Валерия Мефодьевна, привезла приветы и поклоны от осиповских зазноб и хозяев и торбочки, набитые всякой снедью. Полк по боевой тревоге вывели из казарм на рассвете. После выступлений многочисленных ораторов полк тронулся в путь. Маршевые роты вели к станции кружным путём, глухими окраинными улицами. Встретилась им только баба с пустым ведром. Она бросилась обратно в свой двор, кинула вёдра и размашисто крестила войско вослед, напутствуя на благополучное завершение битвы своих вечных защитников.

Книга вторая. Плацдарм

Во второй книге кратко описаны события зимы, весны и лета 1943 года. Большая часть второй книги посвящена описанию переправы через Днепр осенью 1943 года.

Часть первая. Накануне переправы

Проведя весну и лето в боях, первый стрелковый полк готовился к переправе через Днепр.

В прозрачный осенний день передовые части двух советских фронтов вышли к берегу Великой реки - Днепра. Лёшка Шестаков, набирая из реки воду, предупредил новичков: на другом берегу - враг, но стрелять в него нельзя, иначе вся армия останется без воды. Был уже такой случай на Брянском фронте, и на берегах Днепра будет всякое.

Артиллерийский полк в составе стрелковой дивизии прибыл к реке ночью. Где-то близко стоял и стрелковый полк, в котором первым батальоном командует капитан Щусь, первой ротой - лейтенант Яшкин. Ещё здесь командиром роты был казах Талгат. Взводами командовали Вася Шевелев и Костя Бабенко; Гриша Хохлак в звании сержанта командовал отделением.

Весной прибыв в Поволжье, сибиряки долго стояли в пустых разграбленных сёлах загубленных и высланных в Сибирь немцев Поволжья. Лёшка, как опытный связист, был переведён в гаубичный дивизион, но ребят из своей роты не забывал. Первый бой дивизия генерала Лахонина приняла в Задонской степи, встав на пути немецких войск, прорвавших фронт. Потери в дивизии были малоощутимы. Командующему армией дивизия очень приглянулась, и он стал держать её в резерве - на всякий случай. Такой случай наступил под Харьковом, потом очередное ЧП под Ахтыркой. Лёшка за тот бой получил второй орден Отечественной войны. Колей Рындиным полковник Бескапустин дорожил, всё время отсылал на кухню. Васкоряна оставлял в штабе, но Ашот дерзил начальникам и упорно возвращался в родную роту. Щуся на Дону ранило, он был комиссован на два месяца, съездил в Осипово и сотворил Валерии Мефодьевне ещё одного ребёнка, на этот раз мальчика. Побывал он и в двадцать первом полку, в гостях у Азатьяна. От него Щусь узнал, что старшина Шпатор умер по дороге в Новосибирск, прямо в вагоне. Похоронили его с воинскими почестями на полковом кладбище. Шпатор хотел лежать рядом с братьями Снегирёвыми или с Попцовым, но их могил не нашли. После излечения Щусь прибыл под Харьков.

Чем ближе становилась Великая река, тем больше в рядах Красной Армии становилось бойцов, не умеющих плавать. За фронтом движется надзорное войско, умытое, сытое, дни и ночи бдящее, всех подозревающее. Заместитель командира артиллерийского полка, Александр Васильевич Зарубин, снова полновластно хозяйствовал в полку. Его давним другом и нечаянным родственником был Пров Фёдорович Лахонин. Дружба и родство у них были более чем странные. Со своей женой Натальей, дочерью начальника гарнизона, Зарубин познакомился на отдыхе в Сочи. У них родилась дочь Ксюша. Растили её старики, так как Зарубина перевели в дальний регион. Вскоре Зарубина отослали учится в Москву. Когда он вернулся в гарнизон после долгого обучения, то застал в своём доме годовалого ребёнка. Виновником этого оказался Лахонин. Соперникам удалось остаться друзьями. Письма на фронт Наталья писала обоим своим мужьям.

Готовясь к переправе через Днепр, солдатики отдыхали, весь день плюхались в реке. Щусь, разглядывая в бинокль противоположный, правый, берег и левобережный остров, не мог понять: почему для переправы выбрали именно это гиблое место. Шестакову Щусть дал особое задание - наладить связь через реку. Лёшка прибыл в артиллерийский полк из госпиталя. До того он там дошёл, что не мог думать ни о чём, кроме еды. В первый же вечер Лешка попытался украсть пару сухарей, был пойман с поличным полковником Мусёнком и отведён к Зарубину. Скоро майор выделил Лешку, посадил на телефон в штабе полка. Теперь Лешке надо было добыть хоть какое-нибудь плавсредство, чтобы переправить на правый берег тяжёлые катушки со связью. Полусгившую лодку он нашёл в бочажине верстах в двух от берега.

Отдохнувшим людям не спалось, многие предчувствовали свою гибель. Ашот Васконян написал письмо родителям, давая понять, что, скорее всего, это его последнее письмо с фронта. Родителей он письмами не баловал, и чем больше сходился с «боевой семьёй», тем сильнее отдалялся от отца с матерью. В боях Васконян бывал мало, Щусь опекал его, заталкивал куда-нибудь в штаб. Но с такого вот хитрого места Ашот рвался к своим, домой. Щусю тоже не спалось, он ещё и ещё раз прикидывал, как переправиться через реку, потеряв при этом как можно меньше людей.

Днём, на оперативном совещании, полковник Бескапустин дал задание: первым на правый берег должен уйти взвод разведки. Пока этот взвод смертников будет отвлекать немцев, первый батальон начнёт переправу. Достигнув правого берега, люди по оврагам будут продвигаться в глубь обороны противника по возможности скрытно. К утру, когда переправятся основные силы, батальон должен вступить в бой в глубине обороны немцев, в районе высоты Сто. Рота Оскина, по прозванию Герка - горный бедняк, прикроет и поддержит батальон Щуся. Другие батальоны и роты начнут переправляться на правом фланге, чтобы создать впечатление массового наступления.

Многие не спали в эту ночь. Солдат Тетёркин, попавший в пару к Васконяну, и с тех пор таскавшийся за ним, как Санчо Панса за своим рыцарем, принёс сена, уложил Ашота и сам прикорнул рядом. Мирно ворковала в ночи ещё одна пара - Булдаков с сержантом Финифатьевым, встретившиеся в военном эшелоне по дороге к Волге. В ночи слышались далёкие взрывы: это немцы взрывали Великий город.

Туман держался долго, помогая армии, продлевая жизнь людей почти на полдня. Как только посветлело, начался артобстрел. Взвод разведки завязал бой на правом берегу. Над головами прошли эскадрильи штурмовиков. Из дыма высыпались условные ракеты - стрелковые роты достигли правого берега, но сколько от них осталось - никто не знал. Началась переправа.

Часть вторая. Переправа

Переправа принесла огромные потери русской армии. Были ранены Лёшка Шестаков, Коля Рындин и Булдаков. Это был переломный момент войны, после которого немцы начали отступать.

Реку и левый берег накрыло огнём противника. Река кипела, полная гибнущих людей. Неумеющие плавать цеплялись за тех, кто умел, и утаскивали их под воду, переворачивали шаткие плотики, сделанные из сырого дерева. Тех, кто возвращался на левый берег, к своим, встречали доблестные бойцы загранотряда, расстреливали людей, сталкивали обратно в реку. Батальон Щуся переправился одним из первых, и углубился в овраги правого берега. Начал переправляться Лешка со своим напарником Сёмой Праховым.

Если бы тут были части, хорошо подготовленные, умеющие плавать, они бы достигли берега в боевом виде. Но на заречный остров попали люди, уже нахлебавшиеся воды, утопившие оружие и боеприпасы. Достигнув острова, они не могли сдвинуться с места и погибали под пулемётным огнём. Лёшка надеялся, что батальон Щуся покинул остров до того, как его подожгли немцы. Он неторопливо сплывал по течению ниже общей переправы, разматывая кабель - его еле хватило до противоположного берега. По дороге приходилось отбиваться от тонущих людей, норовивших перевернуть хлипкую лодку. На другом берегу Лешку уже ждал майор Зарубин. Связь через реку была налажена, и раненый Зарубин сразу начал давать наводки для артиллерии. Вскоре вокруг Зарубина начали собираться бойцы, оставшиеся в живых после утренней переправы.

Переправа продолжалась. Передовые части затаились по оврагам, пытаясь до рассвета установить связь друг с другом. Весь огонь немцы сосредоточили на правобережном островке. Рота Оськина, сохранившая костяк и способность выполнять боевую задачу, достигла правого берега. Самого Оськина, раненого дважды, солдаты привязали к плотику и пустили по течению. Он был удачливым человеком - попал к своим. От устья речки Черевинки, где высадился Лешка Шестаков, до переправившейся роты Оськина - сажень триста, но не судьба.

Ожидалось, что штрафную роту бросят в огонь первой, но переправляться она начала уже под утро. Над берегом, именуемым плацдармом нечем было дышать. Битва успокоилась. Отброшенные к высоте Сто, поредевшие подразделения противника больше не атаковали. Штрафники переправились почти без потерь. Вдали от всех через реку переправлялась лодка под командованием военфельдшера Нельки Зыковой. Фая дежурила на медицинском посту на левом берегу, а Нелька переправляла через реку раненых. Среди штрафников был и Феликс Боярчик. Он помогал осуждённому Тимофею Назаровичу Сабельникову перевязывать раненых. Сабельникова, главного хирурга армейского госпиталя, судили за то, что у него на столе, во время операции, умер смертельно раненый человек. Штрафная рота окопалась вдоль берега. Еду и оружие штрафникам не выдавали.

Батальон капитана Щуся рассредоточивался по оврагам и закреплялся. Разведчики устанавливали связь со штабом полка и подбирали остатки взводов и рот. Нашли и остатки роты Яшкина. Сам Яшкин тоже был жив. Задача у них была простая: пройти как можно глубже по правобережью, закрепиться и ждать удара партизан с тыла и десанта с неба. Но связи не было, и по стрельбе комбат понимал, что немцы отрезают его батальон от переправы. С рассветом было подсчитано: у склона высоты Сто окапывается четыреста шестьдесят человек - всё, что осталось от трёх тысяч. Разведчики донесли, что у Зеленцова есть связь. Щусь послал к нему троих связистов. Двоих Щусь помнил, а третьего - Зеленцова, который стал теперь Шороховым - не узнал.

Шестаков приткнул лодку ниже устья Черевинки, за мыском, и с облегчением вернулся под яр, где окапывались бойцы, рыли в высоком откосе норки. Финифатьев чуть было не привёл к правому берегу баркас, полный боеприпасов, но посадил его на мель. Теперь надо было этот баркас добыть. Тут прибыли связисты от полковника Бескапустина, который, как выяснилось, был недалеко от Черевинки. Баркас утащили в устье речушки под утро, пока не рассеялся туман. На восходе солнца за раненным Зарубиным прибыли Неля и Фая, но он отказался плыть, остался ждать замены.

Командование уточнило данные разведки и сникло. Выходило: отбили они у противника около пяти километров берега в ширину и до километра в глубину. На это завоевание потратили доблестные полководцы десятки тысяч тонн боеприпасов, горючего и двадцать тысяч людей убитыми, утонувшими и раненными. Потери были ошеломляющими.

Лёшка Шестаков подошёл к воде, чтобы умыться, и встретил Феликса Боярчика. Спустя некоторое время Боярчик и Сабельников были гостями отряда Зарубина. Боярчика ранило на Орловщине, лечили в Тульском госпитале, там же отправили на пересыльный пункт. Оттуда Феликс угодил к артиллеристам, во взвод управления четвёртой батареи. Недавно артбригада вышла из боя, где потеряла два орудия, третье орудие было отделено от батареи, припрятано в кустах. В советской стране машины всегда ценились дороже человеческой жизни, поэтому командиры знали, что за потерянные орудие их не похвалят. Два орудия батарея списала, а третье ржавело в кустах без колеса. Командир батареи «обнаружил» пропажу колеса, когда на карауле стоял Боярчик. Так Феликс попал под трибунал, а потом и в штрафную роту. После всего пережитого Феликс не хотел жить.

Ночью на двух понтонах переправили на плацдарм отборный загранотрядик, вооружённый новыми пулемётами. Вместе с отрядом переправлены были боеприпасы и оружие - для контингента, осуждённого на искупление вины своей кровью. Еду и медикаменты переправить забыли. Разгрузившись, понтоны быстро отправились обратно - слишком много важных дел ждало заречных вояк по другую сторону реки.

Остзеец Ганс Гольбах и баварец Макс Куземпель были напарниками с самого начала войны. Вместе попали в советский плен, вместе бежали оттуда, по глупости Гольбаха попали обратно на фронт. Когда штрафников двинули в бой, Феликс Боярчик с криком: «Убейте меня!» кинулся прямо в окоп к этим немцам. Феликса не убили, он угодил в плен, хотя изо всех сил хотел умереть. Одним из первых в этом бою погиб Тимофей Назарович Сабельников.

Этот день был для Щуся особенно тревожным. Перебив штрафную роту, немцы начали ликвидацию партизанского отряда. Бой длился часа два, к его концу в небе загудели самолёты, началась выброска десанта. Операция эта проводилась так бездарно, что отборный, тщательно обученный десантный отряд из 1800 человек погиб, так и не долетев до земли. Щусь понимал, что теперь немцы возьмутся за его отряд. Вскоре ему доложили, что тяжело ранен Коля Рындин. Щусь по телефону вызвал Лёшку Шестакова и поручил ему переправить Колю на тот берег. К лодке Колю Рындина тащило целое отделение. Васконян оттолкнул лодку и долго стоял на берегу, словно прощаясь. Пристав к левому берегу, Лешка еле доволок раненого до медсанбата.

Лёшкино путешествие за реку не осталось незамеченным. Почти все телефонные линии, проложенные с левого берега, умолкли. Начальник связи приказал Шестакову переправить связь с одного берега на другой. Майор Зарубин понимал, что Лешку заставляют делать чужую работу, но промолчал, предоставляя солдату решать самому. Взяв в лодку нескольких раненых, Лешка с трудом добрался до левого берега. Дали ему катушку кабеля и двух помощников, которые не умели плавать. Когда поплыли обратно, было уже светло. Немцы начали обстреливать лодку, как только она оказалась на середине реки, где туман уже поднялся. Гнилое, утлое судёнышко перевернулось, Лёшкины помощники сразу пошли ко дну, сам Лешка успел отплыть в сторону. Он изо всех сил работал ногами, пытаясь добраться до берега и при этом не думать о мертвецах, которые лежат на дне реки. Из последних сил Лешка достиг песчаного берега. Двое бойцов схватили его за руки, оттащили под прикрытие яра. Предоставленный самому себе, Шестаков заполз в укрытие и потерял сознание. Позаботился о нём Лёха Булдаков.

Открыв глаза, Шестаков увидел перед собой физиономию Зеленцова-Шорохова. Он сообщил, что идёт бой, под высотой Сто немцы добивают батальон Щуся. Поднявшись, Лешка доложил Зарубину, что связь наладить не удалось, и попросил разрешения ненадолго отойти. Куда и зачем - майор не спросил. Лёшка перешёл Черевинку и стал тихо пробираться вверх по течению. Дальше по оврагу Лешка обнаружил немецкий наблюдательный пункт. Немного дальше он обнаружил место, где русский отряд наткнулся на немцев. Среди погибших были Васконян и его верный напарник Тетёркин.

Тем временем к Зарубину пришёл подполковник Славутич. Он просил майора выделить ему людей, чтобы взять немецкий наблюдательный пункт. Зарубин послал Финифатьева, Мансурова, Шорохова и подоспевшего Шестакова. Во время этой операции подполковник Славутич и Мансуров погибли, Финифатьев был ранен. От пленных немев узнали, что вражеский штаб расположился в селе Великие Криницы. В половине пятого начался артналёт на высоту Сто, орудия бомбили село, превращая его в руины. К вечеру высота была взята. На правый берег перебрался начальник штаба Понайотов - сменить Зарубина, привёз немного еды. В лодку майора несли, идти самому уже не было сил. Всю ночь на берегу сидели и лежали раненые, надеясь, что лодка придёт и за ними.

Отец Нельки Зыковой, котельщик из Красноярского паровозного депо, был объявлен врагом народа и расстрелян без суда и следствия. Мать, Авдотья Матвеевна, осталась с четырьмя дочками. Самой красивой и здоровой из них была Нелька. Крёстный Нельки, врач Порфирь Данилович, пристроил её на курсы медсестёр. На фронт Нелька попала сразу после начала войны и встретила Фаю. У Фаи была жуткая тайна: всё её тело, от шейки до щиколоток, было покрыто густой шерстью. Её родители, артисты областной оперетты, беспечно называли Фаю обезьянкой. Нели полюбила Фаю как сестру, опекала и защищала её как могла. Фая уже не могла обходиться без подруги.

Ночью Шорохов сменил Шестакова у телефона. На войне Шорохов чувствовал себя хорошо, как будто вышел на рискованное дело. Был он сыном раскулаченного крестьянина Маркела Жердякова из поморского села Студенец. В дальнем углу памяти отпечаталось: бежит он, Никитка Жердяков, за подводой, а отец настёгивает коня. Его подобрали рабочие торфозаготовительного посёлка, дали в руки лопату. Проработав два года, он попал в компанию зэков-блатняков, и пошло-поехало: тюрьма, этап, лагерь. Потом побег, грабёж, первое убийство, снова тюрьма, лагерь. К этой поре Никитка сделался лагерным волком, сменил несколько фамилий - Жердяков, Черемных, Зеленцов, Шорохов. У него была одна цель: выжить, достать трибунального судью Анисима Анисимовича и всадить нож во врага своего.

Вскоре на плацдарм переправили сотню бойцов, несколько ящиков патронов и гранат, немного еды. Всё это вытребовал Бескапустин. Щусь занял крепкий блиндаж, отбитый у немцев. Он понимал, что это ненадолго. Утром на батальон Щуся, с которым была налажена временная связь, снова стали наседать немцы, отрезая запасной путь к реке. И в этот гибельный час из-за реки донёсся блеющий голос начальника политотдела Лазаря Исаковича Мусёнка. Занимая драгоценную связь, он начал зачитывать статью из газеты «Правда». Первым не выдержал Щусь. Чтобы предотвратить конфликт, вмешался Бескапустин, отключил линию.

День прошёл в непрерывных боях. Противник очистил высоту Сто, потеснил реденькое русское войско. На левом берегу накапливалось большое войско, но для чего - никто не знал. Утро выдалось суматошное. Где-то в верховьях реки немцы раздолбали баржу с сахарной свёклой, течением овощи прибило к плацдарму и с утра началась «уборка урожая». Весь день шли бои в воздухе над плацдармом. Особенно сильно досталось остаткам первого батальона. Наконец на землю опустился долгожданный вечер. Допущен был до работы с непокорным берегом начальник политотдела дивизии Мусёнок. Этот человек, находясь на войне, совершенно не знал её. Бескапустин из последних сил сдерживал своих командиров.

Лёха Булдаков мог думать только о еде. Он пытался вспоминать родную Покровку, отца, но мысли снова сворачивали к еде. Наконец он решил раздобыть что-нибудь у немцев и решительно шагнул в темноту. В самый глухой час ночи в Черевинку свалились Булдаков и Шорохов, волоча за собой три немецких ранца, полных провизии, разделили её на всех.

С утра немцы прекратили активные действия. Из штаба дивизии потребовали восстановить положение. На исходе сил полковник Бескапустин решил контратаковать противника. Чины из штаба полка, громко ругаясь, собирали по берегу людей. Булдаков не хотел оставлять Финифатьева, словно чувствовал, что больше его не увидит. Во время дневной бомбардировки осел высокий берег реки и похоронил под собой сотни людей, там погиб и Финифатьев.

Полк Бескапустина поначалу имел успех, но потом бескапустинцы нарвались на заминированный склон высоты Сто. Солдаты побросали оружие и ринулись обратно к реке. К исходу вторых суток у Бескапустина осталось всего около тысячи здоровых солдат, да у Щуся в батальоне с полтысячи. В полдень опять начали атаку. Будь Булдакову сапоги впору, он давно бы добежал до вражеского пулемёта, но был он в тесных ботинках, привязанных к ногам бечёвочками. Лёха свалился в пулемётное гнездо с тыла. Уже без маскировки он шёл на звук пулемёта и был так сосредоточен на цели, что не заметил ниши, прикрытой плащ-палаткой. Из ниши выскочил немецкий офицерик и разрядил обойму пистолета в спину Булдакову. Лёха хотел кинуться на него, но потерял драгоценное мгновение из-за тесных ботинок. Услыхав за спиной выстрелы, опытная пара пулемётчиков - Гольбах и Куземпель - подумав, что русские их обошли, бросились наутёк.

Булдаков был жив и начинал ощущать себя. Прошедший день плацдарма был каким-то особенно психозным. Много было неожиданных схваток, неоправданных потерь. Отчаяние, даже безумие, охватывало воюющих на Великокрыницком плацдарме, и силы противоборствующих сторон были уже на исходе. Только упрямство заставляло русских держаться за этот берег реки. К вечеру над плацдармом пролился дождь, который оживил Булдакова, придал ему сил. Он со стоном перевернулся на живот и пополз к реке.

Непроницаемое облако вшей накрыло людей на плацдарме. Над рекой густым облаком плавал тяжёлый запах разлагающихся утопленников. Высоту Сто снова пришлось оставить. Немцы били по всему, что пыталось двигаться. А по всё ещё работающей линии связи просили потерпеть. Наступила ночь, Шестаков заступил на очередное дежурство. Немцы густо палили по переднему краю. Лешка уже несколько раз выходил на линию - обрывало связь. Когда он в очередной раз восстанавливал линию, его смахнуло в овраг взрывом мины. До дна оврага Лешка не долетел, упал на один из уступов и потерял сознание. Уже под утро Шорохов обнаружил, что Лешка пропал. Нашёл он Шестакова в овраге. Лёшка сидел, сжимая в кулаке конец провода, лицо его было изуродовано взрывом. Шорохов восстановил связь, вернувшись к телефону, доложил Понайотову, что Лешка погиб. Понайотов погнал упирающегося Шорохова за Лешкой, добился, чтобы с другого берега за ранеными прислали лодку. Нелька быстро организовала переправу. Подойдя через некоторое время к лодке, она обнаружила там раненого человека. Он лежал, перекинув руки за борт. Это был Булдаков. Несмотря на перегруз, Неля забрала его с собой.

Около полудня, вверх по реке километрах в десяти от плацдарма началась артподготовка. Советское командование ещё раз начинало новое наступление с учётом прежних ошибок. На этот раз наносился мощный удар. На реке начиналось возведение переправы. Начиналось то, что в газетах назовут битвой за реку. На рассвете ниже по реке также затеялась переправа. Остаткам подразделений Великокрыницкого плацдарма велено было идти на соединение с соседями. Все, кто мог двигаться, пошли в бой. Впереди с пистолетом в руках шёл Щусь. Навстречу им толпой хлынули бойцы нового плацдарма.

В хуторке, где осталось несколько выгоревших хат, солдатам раздавали еду, табак, мыло. Подвязяв под рыльцем укороченную плащ-палатку, по берегу летал Мусёнок. На окраине хутора, в пустой полуобгорелой хате, на соломе спали уцелевшие в боях офицеры. Мусёнок залетел и сюда, устроил скандал по поводу отсутствия часового. Щусь не выдержал, опять нагрубил начальнику политотдела дивизии. Работая корреспондентом «Правды», Мусёнок писал разносные статьи о врагах народа, и загнал в лагеря немало людей. В дивизии Мусёнка ненавидели и боялись. Он это прекрасно знал и лез в каждую дырку. Жил Мусёнок по царски, в его личном распоряжении было четыре машины. В кузове одной из них было оборудовано жильё, где хозяйничала машинистка Изольда Казимировна Холедысская, красавица из репрессированной польской семьи, которая уже имела орден Красной Звезды и медаль «За боевые заслуги». У Нельки было только две медали «За отвагу».

Отчитывая Щуся, боевого командира, как мальчишку, Мусёнок никак не мог остановиться. Он не видел остекленевших глаз капитана и искажённое судорогой лицо. Плохо знал товарищ Мусёнок этих издёрганных трудяг-офицеров. Если бы знал - не полез бы в эту хату. Зато их отлично знал Бескапустин, и ему не нравилось мрачное молчание Щуся. Некоторое время спустя Щусь отыскал машину Мусёнка. Его шофёр Брыкин люто ненавидел своего начальника, и по просьбе Щуся охотно отлучился за газовым ключём на всю ночь. Поздно вечером Щусь вернулся к машине и обнаружил, что Мусёнок уже сладко спит. Щусь залез в кабину и повёл машину прямо к минному полю. Выбрал некрутой уклончик, разогнал машину и легко спрыгнул. Прогремел мощный взрыв. Щусь вернулся в хату и спокойно уснул.

На правом берегу реки хоронили павших бойцов, стаскивали бесчисленные трупы в огромную яму. На левом берегу происходили пышные похороны погибшего начальника политотдела гвардейской дивизии. Рядом с роскошным позолоченным гробом стояла Изольда Казимировна в чёрном кружевном платке. Звучала камерная музыка и прочувствованные речи. Над рекой вырос холм с ворохом цветов и деревянным обелиском. За рекой же заполнялись человеческим месивом всё новые ямы. Через несколько лет на этом месте возникнет рукотворное море, а к могиле Мусёнка пионеры и ветераны войны станут возлагать венки.

Скоро советские войска переправятся через Великую реку и соединят все четыре плацдарма. Немцы стянут сюда свои основные силы, русские же прорвут фронт в отдалении от этих четырёх плацдармов. Войска вермахта ещё будут переходить в контрнаступление. Крепко попадёт корпусу Лахонина. Сам Лахонин получит должность командующего армией и заберёт под своё крыло дивизию Щуся. Полковник Бескапустин Авдей Кондратьевич выйдет в генералы. Ещё раз будет ранена Нелька Зыкова. В её отсутствие наложит на себя руки верная подруга Фая. Комроты Яшкин и подполковник Зарубин получат звание Героев и будут комиссованы по инвалидности. Обескровив противника в осенних боях, два могучих фронта начнут глубокий охват вражеских войск. Отступление в зимних условиях превратится в паническое бегство. Голодные, больные, накрытые облаком вшей, будут чужеземцы погибать тысячами, и наконец их растопчут, раздавят гусеницами танков, разнесут в клочья снарядами преследующие их советские войска.

«Прокляты и убиты»

Ещё в ходе войны 1941-45, а после неё ещё в большем множестве и густоте – потекли стихи, поэмы, рассказы и романы об этой грозной и протяжной войне. И стали иссякать, может быть, только к концу XX века. На первый взгляд может показаться странным, что Виктор Астафьев, на себе испытавший злейшие условия этой войны, раненый, контуженный, едва не убитый, – едва ли не 40 лет своей литературной деятельности почти промолчал о той Великой войне, разве изредка обмолвками. И только в 1990 годы внезапно – и опоздав от стольких? – выступил с двухтомником «Прокляты и убиты».

Виктор Астафьев Ужасная правда о войне

Отвергаю всякую мысль, что Астафьев сознательно молчал, понимая непроходимость своей книги через цензуру. Тем более – из соображений комфорта: не обнажиться? Не таков, не таков его характер! Астафьев – затяжно молчал по не им выдуманному закону русских народных уст. Наш народ, сквозь всю глубину своей истории, и всегда опаздывал высказаться, разве только в певучем фольклоре. Астафьев был переполнен всем пережитым настолько неисчерпаемо, что должен был испытывать человеческое бессилие выразить всю эту за-человечность, да ещё соревноваться со множеством легко скользящих изъяснений. И когда же он опубликовал? В свои 70 лет, одноглазый инвалид, далёкий от успешливых столиц.

И книга его выступила столь невозможной к привычному приятию, что общественности оставалось лучше не заметить, не слишком заметить её – либо неубедительно громить как «клевету». Перевесило первое.

Картину войны Астафьев с жестокой верностью начинает с запасного стрелкового полка перед Новосибирском – в месте мало сказать неприспособленном для человечьего житья – со свирепой обстановки сырых подвалов в лесу, по сути, без устроенных уборных (взамен – окружный лес), без устроенного отопления, без бань – пещерный быт, где меры санитарии – хлюпающий на полах раствор карболки и хлора. В эти «казармы», вот, в конце 1942, зимою привезли 18-летних новобранцев, сплошь подметая сибирскую ширь от 1924 года рождения. (Дыхание растревоженных народных недр! – от старообрядческой глубинки до самых современных блатных у рок.) Ужасающая картина грязи и неопрятности – и это названо карантином . Спустя время, по отправке маршевых рот на фронт, – карантинных переводят в освободившиеся, но не лучше устроенные помещения отправленных. Обмундирование и обувь не подогнаны по размерам, кого во что попало, ещё мажут какой-то зловонной дезинфекцией в волосяных местах. Кишат вши (и только с умерших уползают сами). В непрогреваемой бане не отмыться. В котёл засыпают картошку не только нечищеную, но не отмытую от земли. И сквозь такой леденящий быт защитников родины обучают на «плацу» (перекопанное поле) с деревянными макетами винтовок – да на соломенные чучела «фрицев». (На упавшего: «встать, негодяй!» – и пинают ногами.) В таких условиях, пишет автор, «половина делом занимается, а половина промышляет себе харч» (разгул для у рок!). (Доходит, что жители – с дрекольем и топорами защищаются от воров.) Появляются доходяги, а на переходе к весне – запасников массово охватывает «куриная слепота». Повальная беспомощность всех, «вялое согласие со всем происходящим». Да «скорей бы уж на фронт», «дальше фронта не пошлют, хуже, чем здесь, содержать не будут», «к одному концу, что ли». – Поставленные на переборку овощехранилищ – воруют картошку, но где её испечь? Исхитряются спускать на весу в искрящие трубы офицерских землянок – и какая перегоревшая и какая полусырая – лопать до поноса. (Астафьев не раз называет эти казармы «Чёртовой ямой», так назвал и первую половину книги.)

Но для подточенных в здоровьи запасников ещё же заботливо, регулярно текут политзанятия. Астафьев цитирует и куски из сводок Информбюро – теперь снова поражающих нашу забывчивую память: какие страшные потери несут немцы, сколько уничтожается у них ежедневно танков и орудий! – только не названы места боёв, населённые пункты, тёмный туман для раззяв. Но сами по себе политзанятия – это «благостный уют» для солдат: пока политкомисар журчит, как заботливо «страна и партия о тебе думают», каждом, – а запасникам хоть сколько-то посидеть в покое и относительном тепле. (Однако комиссар углядывает их дремоту, временами командует: «встать! сесть!») А ведь кто – и верит этим победным сводкам, а 7 ноября, после чтения сталинской речи – поразительно! – «у запасников текли слёзы», а «расходились с дружной грозной песней». (А само собой – насильственное пение под маршировку голодных и обессиленных.)

Всё это течёт у Астафьева не как литературное изложение, не как литературная претензия, но – как изболелая память о натуральной жизни, его измучивает, переполняет жестокое реальное знание. Автор выделяет с дюжину бойцов, о которых пространны отступления – и настолько иногда, что предыдущую их жизнь вставляет даже отдельными главами. (Выпукло, подробно выведен несгибаемый старообрядец великан Рындин. Себя автор как бы убрал из книги.) Этот метод усиляет наше плотяное ощущение и от 18-летних бедолаг. Где сильно раздражается – и даёт себе прямую волю выражаться от своего имени: «этот пройдоха, наглое рыло, припадочно брызгая слюной, пройдошистые наклонности, моральный урод, чучело…»

Вот эти крупные авторские отвлечения во времени – весьма обогащают читательский огляд (а самому Астафьеву дают протоки для боли прошлого). Тут и раскулачивание казаков по всему Иртышу и Оби. И как спецпереселенцы мёрли в баржах при сплаве их на Север. (И как откупали жертвы у конвоиров; одного малыша, чужого ребёнка, красивая женщина спасла уступкой своего тела конвоиру, а случаи такого откупа мы знаем и другие.) Сюда попадают и «спецпереселенцы» в Архангельске. Много горестных семейных биографий. С сочувствием и правдой о раскулаченной семье: «Зла не помнящие, забитые русские люди – деликатности где же они выучились?» – Сюда попадает и бой под Хасаном – и с подробностями, вероятно доселе не освещёнными: как курсантскую роту, бессмысленно продержав её сутки под дождём, – послали в атаку на сопку «вдребезги разбить зарвавшихся самураев, неувядаемой славой покрыть наши знамёна» – и измученные курсанты «шли на крутой склон в лобовую атаку, а японцы расстреливали их с высоты, не допустили до штыковой схватки». А вослед, на переговорах японцы куражились над самодурствующими советскими правителями и получили все компенсации. (А в советской памяти осталась… славная наша победа.) – И многие ещё, от очевидца, подробности беспорядка в Красной армии. – Тут и память своего помкомвзвода, выздоравливающего от ранения, – о боях под Смоленском в 1941: «свежие части, опоздавшие к боям за город, смела лавина отступавших войск», вовлеклись в её паническое движение. «Пробовали закрепляться на слабо подготовленных рубежах, но тут же настигало людей проклятое слово «окружение» – и они кучами, толпами, табунами и россыпью бежали». «Лучшие бойцы погибали, не увидав врага, не побывав даже в окопах».

Такие глубокие отступления в сторону, весьма свойственные перу Астафьева, часто нарушают конструкцию книги, но и всегда же обогащают содержание новопривлекаемым материалом. Вот мелькает генерал Лахонин, представитель Воронежского фронта, ожидающего пополнения от нашего стрелкового полка (и разумно отставляющий от отправки самых слабых, пусть полечатся). Между тем он вспоминает и Тоцкие лагеря в Оренбуржьи – посвирепей, чем наш тут. Там они – в пустынной степи, стройматериал для казарм – ивняк и кусты, из них – и трости вместо палок для «ружейного» макета и опора для доходяг. Запасники спали в песке и пыли, не раздеваясь. Песчаные бури, эпидемия дизентерии. «Случалось, мёртвые красноармейцы неделями лежали забытыми в полуобвалившихся землянках, а их пайки получали живые. Чтоб не копать могил – так в землянках и зарывали» – «Раскапывали могильники павшего скота, обрезали с него мясо». И «никто из проверявших не решался доложить о гибельном состоянии и настоять на закрытии такого военного городка: все чины накрепко запомнили слова товарища Сталина , что "у нас ещё никогда не было такого крепкого тыла"».

За тяжкие месяцы своего пребывания в запасном полку запасники всё более понимают бесцельность своего существования тут: никакой стрелебной учёбы, ни тактической нет, всё с макетами, не такая же война на самом деле. А выгоняют из казармы по подъёму. Первобытная жизнь. Всё такие же слепокурые солдаты, поддерживаясь за стенки, бредут если не на помойку, за очистками и картофельной кожурой, то норовят в казармы, а там ещё драки за места на верхних нарах. Число доходяг в полку растёт. Когда роте выпадает дежурство по батальону на кухне – все кидаются набить рты чужим съестным, и диким искусственным лярдом вместо натурального жира.

Вдруг в эту казарменную жизнь одно за другим врываются два трибунальских заседания. Первое из них быстро кончается победой подсудимого блатного и таким беспомощным опозорением трибунала, что сперва весь эпизод кажется выдуманным: так не бывает! (А отчего бы социально близкому и не одержать верх?) Но вскоре следующий второй трибунал «исправляет» впечатление: доподлинная расправа над беззащитными простаками, рядовыми, двумя братьями Снегирёвыми. Их родное село от казарм – верстах в тридцати, и они по простоте смекнули сходить домой в непогоду. (Тут и мамка написала о домашней радости: корова отелилась!) Но отлучка их длилась до двух суток (вернулись с угощением для приятелей), была засечена, оформлена в особом отделе – и уж тут-то трибунал не пошатнулся: расстрелять обоих, немедленно и публично. Многие, и сами приговорённые, сперва не поверили: пугают, смягчат. Как бы не так! И этот расстрел, подробно описанный Астафьевым, жесточайшей картиной врежется в русскую словесность. (А мать расстрелянных вослед посадили в тюрьму, где вскоре сошла с ума.) И такого ошеломления не испытывали наши читатели, полвека воспитанные на советской «военной прозе».

Многочисленные объёмные и разновесомые отступления, конечно, ломят общую конструкцию, композиция не скреплена, да и язык книги не лёгок, фактура текста становится тяжела. От ранних произведений Астафьева приугасли и уменьшились в числе те стихийные языковые вспышки, яркие саморождённые слова. Авторская речь подтянулась к затёртому деловому изложению, чередованию уровней его, иногда мелькают непроработанные комплекты, как «окружающая действительность», «отрицательно влияла», «не желавший отставать от передовой культуры», «учёно говоря, истратившие энергию», «смятение в боевых рядах» (при подъезде генерала), «согласно историческому моменту». И прямо объяснительные фразы, как «Сталин привычно обманывал народ, врал напропалую в праздничной ноябрьской речи», «наш любимый крещёный народ – на рельсы передового опыта», да нередко и неуместная ирония, попытки невесёлых шуток: «порицался передовой общественностью», «чуждый идеям пролетариата», «неусыпно трудящийся на ниве поддержания боевого духа». – А свою неприязнь часто выражает напролом, в лоб: «ловкие ярыжки с лицами и ухватками дворовых холуёв», «при разгуле бесовства, в царстве юродивого деспота». Не силится упорядочивать склад фразы. – Иногда – цитаты из молитв старообрядца (оттуда почерпнуто и название всей книги, по неизведанному обрубу: «И будут Богом прокляты и убиты» – вот откуда).

Последние главы «Чёртовой ямы» внезапно приносят нам облегчительную смену всей атмосферы. Это вот отчего: две роты (за которыми автор следил детальнее) перебросили в совхоз под недальним Искитимом на запоздалую уборку погибающего зерна (типичная картина для сёл первых двух военных зим, обнажившихся от мужского труда, – это и важнейшее, чтоб увидеть нам всю обстановку цельней): какое зерно осыпалось в морозы, какое отсырело в оттепели. Сломанные трубочки стеблей – «словно бы тлели день и ночь поминальные свечки над усопшим хлебным полем, уже отплакавшими слезами зёрен». В хозяйстве того совхоза уже «ото всего веяло тленом», «комбайны походили на допотопных животных, которые брели, брели по сниклым хлебным волнам и остановились, удручённо опустив хоботы». Солдаты-запасники оживляются, окрыляются – отрывом от «казармы вонючей, тёмной, почти уже сгнившей, могилой отдающей», и получением здоровой крестьянской еды, и от обильного девичьего присутствия. Но больше всех оживает душой сам Астафьев – от окунания в родимую сельскую обстановку. И вообще всегда склонный к отклонениям от повествовательного стержня – здесь Астафьев охотно отдаётся как бы даже полной смене жанра: глава за главой льётся поэма сельского житья. Тут – место и для спасительного труда, и для песен, для молодёжного ухаживания, клубных танцев. А уж тут у автора засверкала и природа, он размахивается взглядом, речью и душой – на всю историю земледелия от его зарождения в человечестве – когда «планета росточками прикрепит человека к земле, наградит его непобедимой любовью к хлебному полю, ко всякому земному растению». И – век за веком, когда «воспрянул на земле стыда не знающий дармоед» и «плевал в руку, дающую хлеб», «принёс бесплодие самой рожалой земле русской, погасил смиренность в сознании самого добродушного народа». «Неизвестно перед кем провинившаяся земля. А виновата она лишь в долготерпении». В этих размыслительных соображениях прочтём и о «галифастых пьяных комиссарах», «расхристанных бандах, орущих о мировом пролетарском равенстве». Тут, поблизости, сообщаются нам и подробности быта волков, да, для равновесия ко всему, не забыть же и интеллигентную жизнь: один в роте солдатик-армянин, и к нему приезжает мать, соответственен и уровень их разговоров. – Вдруг – эпизоды добродушного юмора, вдруг – и лирические.

А счастливые дни утекают – и приходит час этих детей нарымских спецпоселенцев «бросать в огонь войны, будто солому навильником». Пока Воронеж ещё не весь сдан немцам (остался малый клок города), формируется Сибирская стрелковая дивизия. Подлечивать бы больных солдат – да нужно опростать казармы, подпирает набор 1925 года рождения. Но – когда же этих учить бою «в обстановке, приближенной к боевой»? Ещё свежи у всех в памяти казнённые братья Снегирёвы… Маршевые роты вдруг одевают в настоящее боевое обмундирование, они преображены! Из села уходят в обнимку с девчатами. Предотходно прорвалась «Ревела буря, дождь шумел», так дружно ещё им не пелось за «подлый казарменный быт, быдловое существование». Через эту прощальную песню прорвалось «скрытое в этих юных ребятах могущество». И только средь них помкомвзвода, уже побывший на фронте и раненый, заплакал от песни: «он знал, что ждёт тех певцов на войне». – Кто и крестит их вослед (крестить теперь – неудобно, не положено, даже взрослые крестьяне не все отваживаются.) – Напутствует разъеденный политкомиссар – и взмывает духовой оркестр. (Отправляемым сейчас – в военный городок под Новосибирском, в старые дореволюционные казармы – «кирпичные, с толстыми стенами, сухие, тёплые, просторные, со множеством служебных комнат, умывальными, туалетными»… Повидают, как было при царе. И автор широко воздыхает вослед: «Русские люди, как обнажено и незлопамятно ваше сердце!»)

-----------------------

В самом переходе из тыловой половины книги во вторую, фронтовую, Астафьев, естественно, не мог удержаться в точке ви дения, понимания и языка простого рядового солдата. Этот переступ месяцев на восемь, через разгар бурного 1943 года сразу вплоть до его осени, мог быть изложен только редким пунктиром – в понимании генеральском и в терминах общих сводок («с честью выполнили задание» и т.п.) – да поди удержись от всеобщей манеры. Впрочем, в перемежку с тем, – и о замолчанной у нас (и до сих пор забываемой) разгромной битве вокруг Харькова, весной 1943: «Вместо одной шестой армии Паулюса, погибшей под Сталинградом, задушили в петле, размесили в жидких весенних снегах шесть советских армий», «ещё ретивей драпали доблестные войска», немцы, замкнув кольцо, «взяли в плен сразу двадцать штук советских генералов», «Россия не перестаёт поставлять пушечное мясо». (Да, для таких у нас печатных суждений – таки-надо было выждать полвека…) А дальше, к лету, нам уже известная Сибирская стрелковая дивизия, при уже известном ген. Лахонине, «перешла к жёсткой активной обороне», с ней и артиллерийский полк майора Зарубина, тоже известного нам из первой части.

Через всю разноречивость этих откровений – автору надо же к началу осенних действий на Днепре – дотянуть в целости сколько-то же своих персонажей из первой половины книги. А они уже многие припогасли и растворились. Но после всех истощений досталась им и покойная некраткая стоянка весной в очищенной от немцев «республике немцев Поволжья». Всё ж вздоровились они от полосы запасничества – и вот готовы воевать дальше. (Тут и – несмешной, даже ёрнический юмор их межсобойных разговоров.) Тут – и уцелевший командир их роты Щусь (тот самый, мальчиком спасённый когда-то, в раскулачивание, конвойным с енисейской баржи) – а теперь уже командир батальона, капитан. А боец Лёшка Шестаков, в 1-й части скромно проведенный вторым планом, – теперь, как бы опытный связной, стал старшим телефонистом гаубичной батареи, тем самым в центре предстоящего боя на Днепре.

Весь этот переход через 1943 год не мог быть дан стройным в изложении, тем более при органической манере Астафьева на отвлечения – пейзажные (тоска Лёшки по Оби в сравнении с Днепром), на солдатские да и командирские пересмешки, и их предыдущие семейные истории, или их вяловатые философские рассуждения (не без цитирования Мережковского…). В совокупности все эти эпизоды (ещё ж и отмахивание от политруков – о чём тоже забывать не следует) создают медлительную растянутость. Письмо размашистое, несдержанное, переходы от куска к куску не размечены чётко, единого сквозного стиля не спрашивай, работа идёт как бы не резцом, а сильно разлохмаченной кистью. А Днепр – вот, перед нами, переправляться неизбежно – да с оружием и с тяжёлыми телефонными катушками – на чём? все рыскают за «плавсредствами», ломают сараи ради досок, – а Лёшка угадливо находит спрятанную лодку – и скрывает её от соперников дальше. И на всё это – ушло много, много страниц.

Плавсредств – нет, и ни откуда их не пришлют – плыть-таки на своих животах. И ждать нельзя: противник всё укрепляет свой берег. Отправлять через реку взвод разведки – взвод смертников, и, уже при начале артподготовки, батальону начинать переправу на крутой правый берег, а там пробираться, подниматься по оврагам – к немецким высотам. Но при ночной операции – что предусмотришь?.. Первым намеченным переправщикам «давали наперёд водку, сахар, табак и кашу без нормы». А замполит полка открывает партийное собрание – спешить в последний миг принимать бойцов в партию – «не посрамить чести советского воина! до последней капли крови! за нами Родина! товарищ Сталин надеется». (Иные и забудут про этот приём – а потом по госпиталям и после войны их будут искать, собирать наросшие партвзносы.) – И ещё тут, в последние часы перед началом ночной переправы, – Астафьев проявляет на трёх-четырёх страницах терпение изложить давнюю малозначащую встречу двух совсем второстепенных персонажей. И ещё тут не всё. Астафьев испытывает постоянную духовную жажду время от времени, в момент, который он считает важным, прерываться в изложении, – для своего прямого морального обращения к читателю. Так и тут, перед переправой: «Как же надо затуманиться человеческому разуму, как оржаветь сердцу, чтобы настроилось оно только на чёрные, мстительные дела, ведь их же, великие грехи, надо будет потом отмаливать» (цитирование прерываю, автор ещё воспомнит о средневековых обычаях – и то ещё не всё.)

Эта книга – уникальный случай, когда война описывается простым пехотинцем, «чёрным работником войны», в то время и не предполагавшим, что станет писателем.

Описание днепровской переправы, со всей её беспорядочностью, неясностью, даже противоречиями и невидимостью отдельных движений – жизненно сильно именно своею неразберихой, не охваченной единым общим объяснением. Но оперативный обзор недоступен даже опытному офицеру, и то спустя много времени от события. Также с огромным опозданием, охватным взглядом, Астафьев может написать об этой переправе: «Эти первые подразделения конечно же погибнут, даже до берега не добравшись, но всё же час, другой, третий, пятый народ будет идти, валиться в реку, плыть, булькаться в воде до тех пор, пока немец не выдохнется, не израсходует боеприпасы». Упрекнуть ли автора, что он не показал эту массовидность, как «20 тысяч погубили при переправе»? Зато мы читаем, как телефонист Лёшка, спасая в лодке себя и свои катушки (задание майора протянуть связь по дну реки) – бьёт веслом по головам других, наших тонущих бойцов, чтоб они, цепляясь, не опрокинули бы лодку, не загубили операцию. Никаких и ничьих ахов над свежеубитыми, простой быт. Хотя можно заныть от этого месива от непосредственности пересказа – но всё новые и новые эпизоды, и все правдивы. Между эпизодами нет устойчивой осмысленной связи – так солдату и видны только обрывки событий, тем более не понять ему тактической обстановки.

Разве вот с дощатым баркасом: он загодя нагружен боеприпасами, оружием, его нужно дотолкать до речного острова. «Сотни раз уж было сказано, куда, кому, с кем, как плыть, но всё это спуталось, смешалось» при начале пушечной и пулемётной стрельбы с обеих сторон. Комбат Щусь и его командиры рот натужно-хриплыми голосами гонят: «Вперёд! быстрей! На остров!» И бойцы, посбросив на баркас же свою обувь и подсумки, столько ли бредут, плывут и тянут, сколько сами ухватываются за борты. Кто-то кричит, что тонет. Неисповедимым образом баркас всё же достигает острова. Теперь – обогнуть остров и в протоку бы под крутой правый берег! «Но протока была поднята в воздух, разбрызгана, взрывы рвали её дно» – и ещё жидкой грязью наполняли воду. В мокрой одежде тянулись дальше, а немцы сплошно высвечивали протоку ракетами для лучшего обстрела. Кто-то из наших застрял на острове, кто-то уже набегал в трещины правобережных оврагов, а там втискивались в спасительную землю или пытались карабкаться выше. Кто нахлебался воды, кто утопил оружие, а в считанные минуты появились и немецкие самолёты и развешивали жёлтые фонари на парашютах – тут же и советские, высевая трассирующие пули. Хватаясь друг за друга, люди утопали связками.

В этот разгар Астафьев, верный себе, вставляет и проповедное отступление: «Боженька, милый, за что, почему Ты выбрал этих людей и бросил их сюда, в огненно кипящее земное пекло, ими же сотворённое? Зачем Ты отворотил от них лик свой и оставил сатане на растерзание? Неужели вина всего человечества пала на головы этих несчастных, чужой волей гонимых на гибель… Здесь, на месте гибельном, ответь, за что караешь невинных? Слеп и страшен суд Твой, отмщение Твоё стрелою разящей летит не туда и не в тех, кого надобно разить. Худо досматриваешь, худо порядок, Тобою же созданный, блюдёшь Ты». (Обращения Астафьева к Богу, по разным его произведениям, не редки, но верующий ли он? Или богоборец? Вспомним тут, как родилось название книги: прокляты – кем ?)

В. Распутин упрекал Астафьева за эту книгу в «отрицательном патриотизме». И правда, ни один боец у него, ни даже лучшие офицеры о родине нисколько не думают: в лучшем случае только о своём долге, а бойцы – как уцелеть, где раздобыть еды, ну и выручка своих и похороны. Но в этом и правда. «Дай-ка я пожертвую для родины, рискну для родины» – такого и не бывает.

Закончание переправы и последующие бои на немецком берегу – у Астафьева описаны много и подробно.

Свежи – несколько сценок со штрафниками (и за что попадали в штрафную, по какой случайности дикой). Но хотя есть в книге эпизоды с НКВДистскими посадками – они как будто прошли в душах людей беспоследственно. Разве что о сексотах говорят неестественно открыто. И осмысления, чтó же вносится именно советским режимом – почти нет. Собственная биография автора могла же горько научить его? Но ощущения, сколькие миллионы к той войне ненавидели советский режим и хотели бы «сдыхаться» от него, – этого совсем нет . (Если автор ужасается войне – то только как пацифист, а не как жертва этого режима. Его философия – кажется, анархизм, ни признака государственности.)

«В реке густо плавали начавшие раскисать трупы с выклеванными глазами, с пенящимися, будто намыленными лицами, разорванные, разбитые снарядами, минами, изрешеченные пулями. Дурно пахло от реки, но приторно-сладкий дух жареного человечьего мяса слоем крыл всякие запахи, плавая под яром в устойчивом месте. Сапёры, посланные вытаскивать трупы из воды и захоранивать их, с работой не справлялись. Зажимая пилотками носы, крючками стаскивали они покойников в воду, но трупы, упрямо кружась, прилипали к берегу, бились о камни, от иного отрывало крючком руку или ногу, её швыряли в воду. Проклятое место, сдохший мир»; а «иногда относя изуродованный труп до омута, на стрежь, там труп подхватывало, ставило на ноги и, взняв руки, вертясь в мёртвом танце, он погружался в сонную глубь». А позже в осень «вода в реке убывала. И оттого обсыхали трупы… Все заливчики, излучины были завалены чёрными, раздутыми трупами, по реке тащило серое, замытое лоскутьё, в котором, уже безразличные ко всему, вниз лицом куда-то плыли мертвецы… Мухота, вороньё, крысы справляли на берегу жуткий свой пир. Вороны выклёвывали у утопленников глаза, обожрались человечиной и, удобно усевшись, дремали на плавающих мертвецах». (А ещё: сапёры начисто ограбляют умерших, обшаривая карманы.)

Через сколько миллионов убитых надо было выжить этому солдату, чтобы вот такое написать нам спустя полвека!

Но есть («День первый», после переправы) и странные бодряческие вставки.

Отдельными главами следуют библейским ритмом: «День Второй», «День Третий», «День Четвёртый», «День Пятый», «День Шестой», «День Седьмой»… Это всё – объём, необозримый здесь.

Что у автора полностью неудачно – это все сценки на немецкой стороне. Ах, лучше б он их вовсе не давал. Ведь не знает, не чувствует, пользуется вторичными карикатурными описаниями из советской публичности. Фальшивая придумка так и прёт, это только увеличивает общий разболт и развал повествования. Зачем-то берётся рассказывать ещё и предвоенные истории некоторых немецких солдат – ну, совсем уж поверхностно, из каких-то читанных обрывков. Доходит до языка противонемецких газетных разоблачений того военного времени, почти до «Крокодила». Так он, многими полосами, теряет вкус, чувство меры. Даже и генерала немецкого берётся описывать – ну, уже из рук вон. (А когда возвращается на русскую сторону – какое сразу оживление и осмысленность.)

Астафьев хочет высказать всю правду о войне, но в раскрыве её не поднимается до верхов государства и не опускается до глубины причин. Его раздражение, местами немалое, остаётся на уровне политруков, их лозунгов и их поведения. Высмеивание политруков и их болтовни – местами балаганно, нестрашно. Вот правдивая сцена: как не знающий себе границ комиссар дивизии Мусёнок издевается над измученными, едва спасёнными на плацдарме офицерами. Капитана Щуся, полумёртвого, заставляет подняться с койки, чтобы слушать разнос. (Потом намёкнуто нам, что Щусь необъяснимым путём взорвал Мусёнка – и даже не заподозрен.)

Правдоподобно добавлен и совестливый политрук Мартемьянов, который стыдится своей должности и роли.

Тон. – Странно не подходит к такому грозному сюжету – авторский тон, часто с ненужным или даже бесцельным задором. Есть немало попыток – юмора (для облегчения читателю?). Но юмор какой-то усильный, искусственный. (И сам в диалоге отзывается: «ты юмором меня не дави», «не до юмора сейчас».) Избыточно много дешёвого, несмешного солдатского балагурства – в ущерб всяким глубоким чувствам, будто у солдат их нет и в минуты великой опасности. Зубоскальное пустоплётство, паясничанье – и не смешное, да даже и невозможное при той оглушённости , которая более всего бывает при многой стрельбе и острой опасности. – А вот и от самого автора: о таком крупном событии, как гибель нашего воздушного десанта, – принятие критического тона без внятия в суть.

А при этом же иногда – совсем внезапно, диссонансом, ничем не подготовлено, у Астафьева вырываются патетические моления. И они как раз удаются ему, ибо идут от сердца. «Боже милостивый! Зачем Ты дал неразумному существу в руки такую страшную силу? Зачем Ты, прежде чем созреет и окрепнет его разум, сунул ему в руки огонь?..»

А и так: «Благословен будь, Создатель небесный, оставивший для этой беспокойной планетки частицу тьмы, называемую ночь. Знал Он, ведал, стало быть, что его чадам потребуется время покоя для того, чтобы подкопить силы для творения зла, опустошения, истребления, убийств. Будь всё время день, светло будь – все войны давно бы закончились, перебили бы друг друга люди. Некому стало бы мутить белый свет».

Офицеры друг друга неторопливо называют по именам-отчествам, как в воюющей армии почти не бывает. Диалоги между офицерами – неживые, да их и мало.

Язык – богатый. Астафьев с лёгкостью подхватывает многообразнейшие слова, и сколько среди них нерядовых, самых свободных и ярких. Много солдатского жаргона. Грубые формы слов многочисленны, но естественны. (Однако ругательств хватило бы и поменьше.)

Утомляет привычка Астафьева к многократным повторениям, как только надо напомнить о персонаже (об одном, ну до 20 раз: «у бар бороды не бывает», о другом, не намного реже: «горный бедняк»). В авторской речи неосмотрительно срывается иногда то в казённость, то в «культурность» («интеллектуально», «ограниченный в культурном смысле»). Допускает стандартные выражения или из официальных военных сводок: «перешла к жёсткой активной обороне»; «обескровленная непрерывными боями»; «империалистическая война» (Первая Мировая).

Та битва на Днепре описана в книге (автор не нашёл иного слова как «роман») обильно, во многих днях, в стычках на плацдарме, а были и ещё две дневные переправы. Как из необъятного мешка высыпано на нас множество и множество самых разнообразных эпизодов, но не в едином смысловом сцеплении – собственно боевых, и политически напряжённых (столкновения с политруками), и житейских, личных. Все они – ярко реальны и пропитаны накопленной горечью, не для каждого читателя увлекательны отнюдь, допускаю, что многие и пропускают, не все услеживают этот кровавый труд.

А жаль! Ой не все, не все вполне представляют, могут ощутить свирепый воздух той Войны: многое заглажено и временем, и лгунами.

Астафьев – пусть лишь к старости своих годов, пусть без стройной конструкции, пусть в переменном уровне и тоне – эту правду нам выдвинул.

Отрывок очерка о Викторе Астафьеве из «Литературной коллекции», написанной А. И. Солженицыным .

Первый вариант очерка об Астафьеве Солженицын написал в 1997 году: он ограничился в нем разбором второй части романа «Прокляты и убиты». В существенно переработанном виде этот вариант вошел в настоящий очерк. А. С. читал первую и вторую части романа в журнале «Новый мир» (1993. № 10 – 12; 1994. № 10 – 12). (В библиотеке А. И. Солженицына последние три номера журнала – с пометами в тексте и на полях.)

1. В. П. Астафьев Прокляты и убиты Книга первая. Чертова яма. Действие происходит в конце 1942 года в карантинном лагере первого резервного полка, расположенного в Сибирском...
2. Великая Отечественная война оставила свой неизгладимый след в душах людей. Теперь, когда многие годы отделяют нас от тех страшных событий, мы попрежнему, с нескрываемым душевным...
3. Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь; оно или служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики. Но...
4. В повести С. Каледина «Смиренное кладбище» пьянь, жулье, полууголовщина собрались на кладбище, найдя свое призвание в работе могильщиков. От элегического, располагающего к философскому раздумью восприятия...
5. Рота кремлевских курсантов идет на фронт. Действие происходит в ноябре 1941 г.; фронт приближается к Москве. По пути курсанты встречают спецотряд войск НКВД; когда рота...
6. Часть 1. Тюремная промышленность В эпоху диктатуры и окруженные со всех сторон врагами, мы иногда проявляли ненужную мягкость, ненужную мягкосердечность. Крыленко, речь на процессе «Промпартии»...
7. Однажды весною, в Москве, в час небывало жаркого заката на Патриарших прудах появились два гражданина — Михаил Александрович Берлиоз, председатель правления одной из крупных литературных...
8. Книги могут нравиться или не нравиться. Но есть среди них такие, которые не попадают ни в одну из этих категорий, но представляют собой нечто большее,...
9. Глава 1 Никогда не разговаривайте с неизвестными «Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Моск-ве, на Патриарших прудах, появились два гражданина». «Первый был не...
10. Цикл состоит из 25 рассказов, которые представляют собой зарисовки из жизни помещиков и мелкого дворянства первой половины XIX века. Хорь и Калиныч Поразительна разница между...
11. Мой слуга, повар и спутник по охоте — полесовщик Ярмола вошел в комнату, согнувшись под вязанкой дров, сбросил ее с грохотом на пол и подышал...
12. К. Д. Воробьев Убиты под Москвой Рота кремлевских курсантов идет на фронт. Действие происходит в ноябре 1941 г.; фронт приближается к Москве. По пути курсанты...
13. Одним из известнейших современных русских писателей явля­ется Валентин Распутин. Я прочитала много его произведений, и они привлекли меня своей простотой и искренностью. По-моему, среди определяющих...
14. Одним из известнейших современных русских писателей является Валентин Распутин. Я прочитала много его произведений, и они привлекли меня своей простотой и искренностью. По-моему, среди определяющих...
15. Часть первая Введение Александра Петровича Горянчикова я встретил в маленьком сибирском городке. Родившись в России дворянином, он стал ссыльно-каторжным второго разряда за убийство жены. Отбыв...

События разворачиваются в конце 1942 года в лагере карантина первого резервного полка, который дислоцировался в Сибирском военном округе около станции Бердск.
В карантинный лагерь постоянно пополняется новобранцами. В расположение полка переводят Ашота Васконяна, Колю Рындина, Алексея Булдакова, Леху Шестакова.
Новобранцы прибыли на поезде. Из теплых вагонов их выгоняли люди в изношенной военной форме и выстраивали в ряд по десять человек. Затем колоннами повели их в промерзлый, полутемный и сырой подвал, где вместо нормального пола были сосновые доски на земле. Всех расположили на нарах из сосновых бревен. Леша Шестаков уже привык покоряться судьбе и без сопротивления принял первый наряд, в которые его назначил сержант Владимир Яшкин. Сержант был небольшого роста и худым, на груди уже был орден, так как он побывал на фронте. В запасной полк его распределили после госпиталя, он все время говорил, что с маршевой ротой скоро уйдет на передовую и будет далеко от этой проклятой ямы, чтоб он сгорела. Сержант спокойно прошелся по карантину и разглядывал новобранцев, здесь были и сибирские старообрядцы, и блатные с золотых приисков Верх-Енисейска и Байкита. Одним из старообрядцев был Коля Рындин, из небольшой деревни Верхний Кужебар, которая располагается на берегу реки Амыл.
Ранним утром Яшкин выгнал людей на улицу для того чтобы они умылись снегом. Лешка огляделся, вокруг были одни землянки припорошенные снегом. Так выглядел карантин двадцать первого стрелкового полка. Землянки делились на одноместные и четырехместные. Они принадлежали местным офицерам, работникам хозяйственной службы, а также придурковатым чиновникам, без которых советская власть не может обойтись. В глубине леса находились казармы, санитарные службы, клуб, баня, столовая, но чтобы новобранцы никого не заразили, все эти объекты находились на большом расстоянии от карантина. От местных Лешка узнал, что в скором времени их разместят в казармах. За три месяца они должны пройти политическую и боевую подготовку, после чего отправят на фронт, так как там не хватало людей. Рассматривая замусоренные лес, Леха вспомнил свою родную деревню Шушикары, которая находится в низовьях Оби.
Парням было не по себе из-за того, что они находились в незнакомом месте. Они многое повидали в своей жизни, жили в хибарах, бараках, деревенских избах, но пришли в ужас, когда увидели место приема пищи. За прилавками большой длины, прибитыми к грязным столбам, и накрытыми тесовыми корытами, стояли военные и ели из алюминиевых котелков, держась одной рукой за эти столбы, чтобы не утонуть в липкой грязи. Такой была летняя столовая. Места для всех не хватало, поэтому кормежка происходила по очереди. Бывалые бойцы смеялись над испуганным взглядом новичков и давали им некоторые советы.
Всех новоприбывших брили наголо. Старообрядцы тяжело расставались со своими волосами, крестились и плакали. В подвале они поняли всю значимость происходящего. Худой, среднего возраста капитан Мельников проводил политические беседы. Он так убедительно все говорил, что можно было только удивляться, как фашисты смогли дойти до волги, когда должно быть все наоборот. В Сибирском округе, капитан являлся самым опытным политработником. Он работал практически круглые сутки, поэтому пополнять свои знания ему было некогда.
Жизнь в карантине шла медленно. Уже долгое время не освобождались казармы. В землянках были постоянны драки, пьянки, теснота, вши, вонь, а также воровство. Наладить дисциплину и порядок не помогали даже внеочередные наряды. Комфортнее всего было здесь бывшим арестантам. Они постоянно грабили остальных парней. Одним из них был Зеленцов, который собрал вокруг себя определенных людей: детдомовцев Фефеловаа и Гришу Хохлака; Васю и Шевелева; бывших механизаторов; уважал Бабенко за песни; и на всякий случай держал под боком Колю Рындина и Леху Шестакова. Фефелов и Хохлак днем все время спали, а по ночам работали, так как были опытными щипачами. Провизией управляли Вася и Костя. На Колю и Лешку возложили обязанности по всей тяжелой работе. А Зеленцов руководил своими людьми с нар.
В один из вечеров новичков выгнали из казарм и держали на обжигающем ветру до поздней ночи, отобрав все имущество. Затем, по команде в казарму вернулись маршевики, а после них и новобранцы. Началась давка, и места всем не хватало. Роты маршевиков заняли места и не пускали новичков. Та беспощадная ночь запомнилась как бред. Утром парней отдали в распоряжение старшины первой роты Шпатора Акима Агафоновича. После того, как он увидел новобранцев, вздыхал, что с ними ему будет и смех и грех.
Первая рота состояла из четырех взводов. Ее казарма была мрачной и душной, с трехъярусными нарами. Во второй половине казармы располагалась вторая рота. Обе роты представляли собой первый стрелковый батальон резервного полка. Казарма не успела просохнуть, так как была построена из сырого леса, поэтому здесь всегда была плесень. Обогревалась она при помощи четырех печей, которые напоминали мамонтов. Но их сложно было разогреть, поэтому сырость в казарме было обычным делом. На стене был установлен стеллаж с оружием, на нем было несколько оригинальных винтовок, а в большинстве своем стояли деревянные макеты. Вход в казарму был закрыть воротами из досок. Слева располагалась каптерка, где находился старшина Шпатор, а справа была теплая комната для дневальных. Весь быт солдат можно было сравнивать с пещерой.
Новичков хорошо покормили в первый день, после чего повели в баню. Настроение у молодых бойцов сразу поднялось. Появились слухи, что в скором времени им выдадут форму и постельное белье. Бабенко затянул песню по дороге в баню. Лешка тогда еще не подозревал, что он долгое время больше не услышит песен в этой яме. Новобранцы так и не дождались улучшений условий жизни. Их переодели в заштопанную старую одежду. Баня совсем не прогрелась, поэтому молодые бойцы очень замерзли. Леха Булдаков и Коля Рындин были ростом под два метра, поэтому обувь и одежду им так и не смогли подобрать. Булдакову пришлось снять тесную обувь, и он по морозу босиком пошел в казарму.
Постельного белья, бойцы так и не дождались. Но уже на следующий день их выгнали на строевые занятия с деревянными макетами винтовок. Несколько первых недель, в ребятах еще жила надежда на улучшения в своей жизни. Они тогда еще не понимали, что такой быт практически не отличается от тюремного. Рындин вырос недалеко от богатой тайги и реки Амыл, поэтому никогда не знал нужды в еде. Но в армии он понял, что военное время действительно является голодным периодом. Крупный Коля похудел на лицо, румяней сошел с лица, а в глазах была тоска. Со временем он начал забывать все молитвы.
Для большеразмерных ребят прислали ботинки накануне дня Октябрьской Революции. Но Булдакову и эта обувь не подошла, и он кинул ее с верхних нар, после чего пришлось беседовать с капитаном Мельниковым. Булдаков с жалостливым лицом рассказал о себе: родился он в городском поселке Покровка, которая находится под Красноярском, с детства знает, что такое беднота и тяжелый труд. Но он не стал рассказывать, что его отец и два старших брата были запойными пьяницами, и постоянно находились в тюрьме. Также он умолчал, что сам избежал заключения, благодаря призыву в армию, зато красиво расписывал о своем непосильном труде на лесоповале. После этого притворился припадочным, закатив глаза. Мельников выбежал из каптерки, и после этого все время косился на Булдакова на политзанятиях. Но ребята Леху уважали за политическую грамотность.
Зимняя столовая открылась 7 ноября. Здесь можно было слушать речь Сталина по радио. Вождь сообщал, что советские войска взяли в свои руки инициативу, так как у Советского Союза достаточно крепкий тыл. Бойцы беспрекословно верили его словам. В столовой присутствовал человек с крупной фигурой и величественным лицом - это был Пшенный, который являлся командиром первой роты. Ребята были малознакомы с ним, но уже начали бояться. А вот заместителя командира роты полюбили практически сразу. Им являлся младший лейтенант Щуся, который был ранен на Хасане, где получил орден Красной Звезды. Этим вечером рота шла в расположение казармы с песней. Шпатор вздыхал - если бы товарищ Сталин каждый день выступал по радио, то дисциплина наладилась бы.
На следующий день бодрость духа и праздничное настроение покинуло молодых бойцов. В этот день Пшенный наблюдал за утренними водными процедурами, и если замечал, что кто-то отлынивает, то сам срывал с него одежду и натирал снегом до крови. А старшина только качал головой. Худой и усатый Шпатор встречал в своей жизни много придурков и зверей, но такие как Пшенный еще не встречались в его жизни.
Бойцов начали распределять по спецротам уже через две недели. Зеленцова определили в минометчики. Старшина Шпатор всеми силами старался избавиться от Булдакова, но его не принимали даже в пулеметную роту. Он целыми днями проводил на нарах и читал газеты, комментирую все прочитанное. Опытных бойцов, которые остались от предыдущих маршевых рот, и положительно влияющие на молодняк, разобрали. Взамен привели целое отделение новобранцев, среди которых был больной и худой парень Попцов, который мочился под себя. Старшина с грустью посмотрел на новичка и вздохнул.
Старшину отправили в Новосибирск в командировку, и он умудрился отыскать на каких-то складах новое обмундирование для ребят. Теперь Рындину и Булдакову нужно было встать в строй. Булдаков постоянно пытался улизнуть от занятий и портил казенное имущество. Щусь уже смирился, что не сможет укротить Булдакова, поэтому определил его дежурным в землянке. Булдаков чувствовал себя комфортно на новой должности и начал тащить все, что плохо лежит, особенно пищу. И не всегда делился со своими товарищами и младшим лейтенантом.
Наступила середина Сибирской зимы. В это время уже отменили обтирание снегом ранними утрами, но многие ребята успели заболеть, и по ночам в казарме стоял непрерывный кашель. На водные процедуры выходили только Хохлак, Шестаков, Фефелов, и в некоторых случаях Булдаков и Шпатор. Попцов не покидал пределы казармы, лежал на нижних нарах всегда мокрый и серый. Вставал только для того, чтобы поесть. Попцова не брали в санчасть, так как он уже успел всем надоесть. С каждым днем прибавлялось больных и худых парней. На нижних ярах находилось около десятка таких бойцов. Куринная слепота и вши не щадили служивых. Ночью по казарме были видны тени людей, которые все время что-то искали.
Многие старались уклониться от строевых занятий, и в это время найти, что-нибудь перекусить. Кто-то из бойцов додумался нанизывать на проволоку картошку и опускать ее в трубы печей офицерских казарм. В это время первая рота пополнилась двумя парнями - Боярчиком и Ашотом Васконяном. Они являлись лицами смешанной национальности. Оба были в офицерском училище по одному месяцу, затем попали в медсанчасть, и уже оттуда направили в чертову яму, ведь она все может стерпеть. Васконян был высокого роста, худой, с бледным лицом, черными бровями, и картавил. В первый же день он испортил настроение Мельникова, на политзанятии. Он возразил ему, что Буэнос-Айрес находится в Южной Америки, а не в Африке.
В стрелковой роте, Васконяну было еще сложнее, чем в училище. Он попал туда, в связи с изменениями военной ситуации. Его отец трудился главным редактором в местной газете в Калинине, а мать работала замом заведующего отделом культуры облисполкома. Изнеженного и одомашненного Ашота воспитывала домработница Серафима. Если бы этот грамотей не приглянулся Булдакову, то лежал бы он на нижних нарах рядом с Попцовым. Он не позволят издеваться над Ашотом, давал ему дельные советы и прятал от Пшенного, Мельникова и старшины. В благодарность за это, Васконян пересказывал им книги, которые успел прочитать до войны.
В декабре двадцать первый полк был полностью укомплектован, после пополнения из Казахстана. Первой роте доверили их встретить и распределить в карантине. Красноармейцы ужаснулись от увиденного. Казахи били в летней форме, так как призывались в теплое время года, после чего прибыли в суровую зиму. Смуглые от природы, они стали еще более черными. Вагоны содрогались от постоянного кашля и хрипа. Под нарами лежали трупы. Полковник Азатьян и Бердск, по прибытию на станцию хватались за головы, бегали по всем вагонам, в надежде найти новобранцев в лучшем состоянии, но картина везде была одна и та же. Больных определили в госпиталь, а остальных по ротам и батальонам. Первой роте досталось пятнадцать казахов. Их лидером был крупный парень с монгольским типом лица по имени Талгат.
В то время первый батальон занимался выкаткой леса из Оби. Щусь с помощником Яшкиным руководили процессом выгрузки. Они расположились в землянке, которую выкопали на берегу реки. Бабенко начал промышлять на местном рынке и в близлежащих деревнях. На берегу реки было спокойнее - никакой суеты. В один из вечеров, когда рота направлялась в казарму, встретила молодого генерала на жеребце. Генерал окинул взглядом бледные лица бойцов и продолжил ехать дальше вдоль берега реки, опустил голову, и старался не оглядываться. Солдатам не сообщили, кто это был, но встреча с генералом не прошла бесследно.
В столовой полка солдаты заметили еще одного генерала. Он прошел вдоль столовой, помешав суп и кашу в тазах, и вышел с противоположной стороны помещения. Люди ждали скорейшего улучшения, но этого не происходило, так как Страна Советов не была подготовлена к длительной войне. Молодые люди, которые родились двадцать четвертого года, не в состоянии были выдержать условия армейской жизни. Питание было достаточно скудным, и с каждым днем увеличивалось количество доходяг. Пшенный вплотную начал заниматься своими обязанностями.
Однажды, в морозное утро, командир роты отдал приказ всем покинуть расположение казармы и построиться. Не исключением были и больные солдаты. Все надеялись, что он пожалеет доходяг, после того, как их увидит, но он сказал, что хватит уже притворяться, и отправил на занятия с песней. Больных спрятали в середину строя, которые постоянно сбивали шаг. Во время утренней пробежки упал Попцов. Пшенный с разбегу несколько раз пнул его острым носком сапога, и после этого сделал еще несколько сильных ударов. Бедный Попцов всхлипывал после каждого удара, а в один момент перестал издавать звуки, распрямился и умер. Ребята окружили мертвого товарища, и Петька Мусиков крикнул, что «это командир его убил». Разъяренная толпа обступила лейтенанта, вскинув винтовки. Если бы в это время не вмешались Яшкин и Щусь, то неизвестно, что сделали бы с командиром роты.
Щусь не мог заснуть все ночь в этот день. Армейская жизнь Алексея Донатовича Щуся была прямолинейной. Но до этого его называли Платон Сергеевич Платонов. Его фамилия была Щусев, но писарь Забайкальского военного округа услышал ее как Щусь, так и записал. Происхождением он из казачьей семьи, которую сослали в тайгу. После смерти родителей он остался со своей красивой теткой. Она попросила конвойного начальника передать мальчика семье дореволюционных ссыльных по фамилии Щусевы в Тобольске, а в качестве оплаты предложила себя. Начальник помог мальчику. Семью Художник и учительница литературы не могли иметь собственных детей, поэтому усыновили мальчика и воспитывали, как родного, а затем отправили на военное обучение.
Разбираться в чрезвычайной ситуации доверили Скорику - лейтенанту особого отдела. В свое время он проходил обучение в училище вместе с Щусем. Многие командиры недолюбливали Щуся, но он был под покровительством Азатьяна, который постоянно вставал на его защиту, поэтому никто не мог ему противоречить.
После этого, дисциплина в полку стала еще хуже. Бойцами было сложно управлять. Ребята постоянно бегали по полку в поисках пропитания. Щусь все время думал «Почему их сразу не отправили на передовую? Зачем их доводить до такого состояния?», но он не мог ответить на эти вопросы. За время службы Коля Рындин совсем стал тупым от недоедания. Бойкий парень умолк и замкнулся в себе. Он уже был на половине пути к небесам, постоянно читал молитву, и даже Мельников не знал, что с ним делать. А по ночам Коля плакал, от устрашающей мысли, надвигающейся беды.
У Яшкина болели желудок и печень. Ночью боли усиливались, и Шпатор мазал муравьиным спиртом его бок. Володя Яшкин, который был назван в честь Ленина, был еще достаточно молодым, но уже участвовал в боях под Смоленском, окружение под Вязьмой, отступление к Москве, а также был ранен. Во время перевозки из лагеря окружения через линию фронта его вытащили из пекла две санитарки, Фая и Нелька. По дороге он заболел желтухой. В последнее время его не покидает ощущение, что скоро предстоит ехать на фронт. С его прямолинейным характером и неуживчивостью ему нечего делать в тылу со своим здоровьем. Ему нужно находиться там, где единственной справедливостью является равенство перед смертью.
Три события встряхнули медленно идущую армейскую жизнь. Сначала двадцать первый полк посетил важный генерал, и после проверки питания устроил взбучку всем поварам. После этого отменили наряд по чистке картошки, в результате чего порции стали значительно больше. Также было принято решение, что парням, которые имеют рост около двух метров, положена дополнительная порция. После таких изменений ожили Рындин, Васконял и Булдаков. Плюс ко всему Николай работал на кухне, и то, что ему доставалось, он делился со своими товарищами.
На стенде клуба появилось объявление, что 20 декабря 1942 года состоится показательный военный суд над Зеленцовым. Никому не было известно, что он натворил. А началось не с Зеленцова, а с Феликса Боярчика - художника. От отца ему досталась только фамилия Феликс. А его мать была настоящей большевичкой, мужеподобной внешности, все время находился в области искусства. Она практически не заметила, как родила мальчика. Степанида могла бы служить до конца своей жизни в Доме культуры, но трубач Боярчик, за что-то получил тюремный срок. И тогда Степаниду определили в Новолялинский леспромхоз. Жить пришлось вместе с семейными женщинами в бараке, которые и занимались воспитанием Фели. Больше всех его обожала многодетная мать Фекла Блажных. Именно она уговорила Степаниду добиться отдельного домика, после того, как она стала заслуженным работником культуры. Домик был поделен на две семьи, в одной части жила Степанида с семьей Феклы. Она заменила Феликсу мать, и в последствие проводила его в армию.
В Доме культуры лесного хозяйства, мальчик научился рисовать вывески, плакаты, а также портреты вождей. В двадцать первом полку ему пригодилось это умение. Со временем Феликс начал жить прямо в клубе, где влюбился в билетершу Софью. Она стала его гражданской женой. После беременности оно отправил ее к Фекле, и тогда в боковой части клуба поселился Зеленцов. Он постоянно пил и играл на деньги в карты. Феликс много раз пытался его выгнать, но у него ничего не получалось. В один прекрасный момент завклуба Дубельт заглянул в каптерку и увидел там Зеленцова, который спал за печкой. Он хотел его вышвырнуть, но Зеленцов ударил его головой и разбил нос с очками. Феликс оперативно вызвал патрульную службу. Зеленцов превратил в цирк собственный суд. Даже председатель трибунала не в состоянии был с ним справиться. Ему хотелось, чтобы Зеленцова приговорили к расстрелу, но его приговорили к штрафной роте. Зеленцова провожали всей толпой.
Часть вторая.
В полку начали проходить показательные расстрелы. За попытку побега приговорили к смерти братьев Снигиревых. В середине зимы, полк был направлен в ближайший колхоз на уборку хлеба. И в начале 1943 года бойцов отправляют на фронт.
Однажды, поздно вечером, в землянку Щуся пришел Скорик. Они долгое время беседовали. Скорик поинтересовался у младшего лейтенанта о слухах приказа номер двести двадцать семь. В округе начали проводить показательные расстрелы. Щусь никогда не знал, что Скорика зовут Лев Соломонович. Отец Скорика был научным сотрудником, и писал книгу о жизни пауков. А мать, в свою очередь ужасно боялась пауков и не подпускала к ним Леву. Он учился на втором курсе филологического университета, когда военные пришли за его отцом. Затем они увели мать и начали подтягивать в контору самого Льва. После длительных запугиваний, он подписал заявление, о том, что отказывается от своих родителей. Через шесть месяцев его еще раз вызвали и сообщили об ошибке. Соломон Львович работал на засекреченное военное ведомство, но местные власти об этом не знали, и он был расстрелян, вмести с врагами народа. И чтобы замести следы, расстреляли его жену. Сыну принесли извинения и позволили поступить в военное училище на особых условиях. Труп матери, так и не был найден, поэтому он всегда чувствовал, что она жива.
Алексей Шестаков трудился на кухне вместе с казахами. Они сплоченно работали и дружно учили русский язык. У Лехи было мало времени, чтобы вспоминать свою прошлую жизнь. Его отец был ссыльным. Свататься к своей жене он ездил в Казым-Мысе, она относилась к полухатынскому-полурусскому роду. Отец редко появлялся в доме, так как работал в рыболовецкой бригаде. Он был нелюдимым с тяжелым характером. Но в один день он вернулся вовремя домой. Катера рыбаков вернулись с вестью, что в связи с бурей затонул катер с рыбаками, бригадиром которых был Павел Шестаков. После этого мать пошла, работать в рыбный кооператив. Частым гостем в доме стал приемщик рыбы Оськин, по всей Оби он был известен как шалопай, по кличке Герка. Тогда Леха сказал матери, что уйдет из дома, но мать не могла ничего поделать, она в последнее время даже помолодела на несколько лет. Через некоторое время Герка начал жить с ними. После этого у Лехи появились две сестры: Вера и Зоя. Эти девочки вызывали у Лешки родственные чувства. После Герки на войну ушел и Лешка. Больше всего он скучал по своим сестренкам, и иногда вспоминал свою первую девушку Тому.
Дисциплина в полку постоянно падала. Даже случилось ЧП: из второй роты пропали братья Снигиревы. Вскоре объявили, что они дезертиры, повсюду искали, но так и не нашли. На четвертые сутки они сами пришли, с полными мешками провизии. Оказалось, что они гостили у своей матери, которая живет недалеко в ближайшей деревне. Скорик начал переживать, что же делать, но помочь им, он уже был не в состоянии. После чего они были приговорены к расстрелу. Командир полка добился того, что во время казни должен присутствовать только один первый полк. Братья до последнего момента не могли поверить, что их расстреляют, они считали, что их накажут или отправят в штрафной батальон, как Зеленского. Даже Скорик не верил в смертную казнь. Но Яшкин уже такое видел, поэтому был твердо уверен, что их расстреляют. После казни в казарме воцарилась
мертвая тишина. Рындин кричал «Прокляты и убиты. Все» Щусь хотел набить морду Азатьяну, когда напился ночью. Скорик тихо выпивал в своей комнате. Старообрядцы совместно нарисовали крест, и начали молиться за упокой души убитых, во главе с Колей Рындиным.
Вскоре Скорик опять пришел в землянку к Щусю, и сообщил, что после Нового года, будут введены погоны. А первый батальон направят на хлебоуборочные работы, где они останутся до отправления на фронт. На подобных работах, в лютые морозы, уже находится вторая рота.
В начале 1943 года, бойцам двадцать первого полка были выданы погоны, после чего их отправили на поезде до станции Истким. Яшкина отправили в госпиталь, чтобы он нормально долечился. Остальных направили в совхоз имени Ворошилова. Во время похода в совхоз директор Тебеньков Иван Иванович догнал Колю Рындина, Петю Мусикова и Васконяна и сказал, чтобы они пошли с ним, для остальных были предоставлены дровни с набитой соломой. В деревне Осипово, ребят распределили по домам. Щусь поселился в бараке у начальницы второго отделения Галустевой. Она осталась в сердце у Щуся надолго. Гришу Хохлака вместе с Лешей Шестаковым определили в дом стариков Завьяловых. После того, как солдаты немного отошли после сытной пищи, стали засматриваться на местных девчонок, тут-то и пригодилось умение играть на баяне Гриши Хохлака. Практически все бойцы из первого полка были родом из крестьянских семей, поэтому такой труд был им знаком, и они быстро справлялись во всей работой. Костя Уваров и Вася Шевелев смогли отремонтировать комбайн, на котором потом молотили зерно, сохранившееся под снегом.
Васконян жил у кухарки Анны. Странноватый грамотей ей не очень понравился, и тогда солдаты решили поменять его на Колю Рындина. Вскоре после этого питание стало значительно лучше, за что благодарили Николая. А Васконяна определили к старикам Завьяловым, которые зауважали его за его образование. А затем Азатьян позаботился, чтобы к Ашоту приехала мать. Командир полка даже предложил ему остаться в штабе полка, но Ашот категорически отказался, и сказал, что, как и все пойдет на фронт. На мать он уже смотрел другими глазами. Когда утром она уезжала, то чувствовала, что видит своего сына последний раз.
По истечении нескольких недель пришел приказ о возвращении в расположение полка. Никто не хотел расставаться с любимой деревушкой. Как только прибыли в казарму, всех солдат направили в баню и выдали новое обмундирование. Шпатор не мог нарадоваться, глядя на отдохнувших солдат. Этим вечером Леха Шестаков второй раз слышал песню в полку. Маршевые роты принимали генерал Лахонин, которого они встречали тогда в поле, а также майор Зарубин. Они позаботились о том, чтобы самые слабые и больные солдаты остались в полку. После больших разногласий, в полку решили оставить около двух сотен ребят, тех, которых невозможно вылечить отправят домой, чтобы они спокойно могли умереть. Двадцать первый полк отделался легко. Все командование полка отсылалось.
Все маршевые роты собирали в военном городке Новосибирска. В первую роту приехала Валерия Мефодьевна, и передала приветы от осиповских жителей. На рассвете полк вывели из казарм по боевой тревоге. По дороге им повстречалась только одна баба с пустым ведром. Она тут кинулась обратно во двор, выкинула ведра, и крестила войско, напутствуя, об успешном завершении битвы своих защитников.
Книга вторая. Плацдарм
Во второй книге события разворачиваются с середины зимы до лета 1943 года. Основная часть книги просвещена переправе осенью через Днепр.
Часть первая. Накануне переправы
После многочисленных боев весной и летом, первый полк подготавливался к переправе через реку Днепр.
В один из холодных осенних дней, части двух фронтов начали выдвигаться к берегу реки Днепр. Леха Шестаков набрал воды из речки и предупредил новобранцев, что на другом берегу располагаются вражеские силы, но в них нельзя стрелять, так как вся армия может остаться без воды. Подобный случай случился на Брянском фронте, и на берегу Днепра может случиться все что угодно.
Стрелковая дивизия, в состав которой входи артиллерийский полк была у реки поздно ночью. Недалеко расположился и стрелковый полк, где первым батальоном руководит капитан Щусь, а командиром первой роты был лейтенант Яшкин. Талгат был командиром роты у казахов. Командование взводами доверили Васе Шевелеву и Косте Бабенко, а Гришка Хохлак командовал одним отделением в звании сержанта.
Сибиряки прибыли в Поволжье еще весной, и долгое вермя стояли в пустующих и разграбленных деревнях, где проживали немцы Поволжья, но их выслали в Сибирь. Леха был хорошим связистом, поэтому его перевели в гаубичный дивизион, но он никогда не забывал товарищей из своей роты. Первый бой дивизии генерала Лаховина произошел в Задонской степи, когда они встретили на своем пути немцев, которые прорвались через фронт. Потери дивизии были немногочисленными. Командующий армией обратил внимание на эту дивизию, и на всякий случай придержал ее в резерве. Наступил такой случай под Харьковом, затем было происшествие под Ахтыркой. За тот бой Леха получил второй орден Отечественной войны. Полковник Бескапустин очень дорожил Николаем Рындиным, и держал его все время на кухне. Васконяна постоянно направляли в штаб, но он там постоянно ругался с начальником, и его возвращали в родную роту. На Дону был ранен Щуся, после чего его на два месяца комиссовали, он поехал в Осипово, и вместе с Валерией Мефодьевой сотворили еще одного малыша, в этот раз родился мальчик. Также он съездил в гости к Азатьяну в двадцать первый полк. Там ему стало известно, что старшина Шпатор по дороге в Новосибирск скончался, прямо в вагоне. Он был похоронен на полковом кладбище. Шпатор желал, чтобы его похоронили рядом с Попцовым или братьями Снигиревыми, но не смогли найти их могил. После того, как Щусь вылечился, то приехал под Харьков.
Чем ближе войска подходили к Великой реке, тем больше солдат говорило, что они не умеют плавать. За фронтом продвигается войско сытое, умытое, но круглыми сутками бдящее. Замком артиллерийского полка Зарубин, снова стал полноправным хозяином полка. Его старым другом и неожиданным родственником являлся Пров Федорович Лахонин. Родство и дружба у них были довольно странные. С дочерью начальника и со своей будущей женой Натальей, Зарубин познакомился в Сочи, когда отдыхал. Вскоре она забеременела и у них родилась прекрасная доска Ксюша. Воспитывать пришлось старикам, ведь Зарубина в то время перевели в дальний регион. Затем его отправили обучаться в столицу. После возвращения в родной гарнизон, после длительного обучения, в его доме уже бегал ребенок в возрасте одного года. В этом принял участие Лахонин. Но они смогли остаться друзьями. Наталья писала на фронт обоим мужьям.
Во время подготовки к переправе через Великую реку, бойцы нежились на солнце, и весь день купались в речке. Щусь внимательно разглядывал в бинокль левобережный остров и правый противоположный берег Днепра, и не понимал, почему выбрали именно это неудачное место для переправы. Щусь дал особое задание Шестакову, чтобы тот наладил связь через реку. Из госпиталя в артиллерийский полк вернулся Леха. Он там дошел до того, что кроме еды не мог думать больше ни о чем. В первый же день он попытался стащить несколько сухарей, но его с поличным поймал полковник Мусенко, которые отвел его к Зарубину. Вскоре майор определил Лешку в полк на телефон. Теперь Лехе нужно было подумать, как ему можно переправиться на правый берег с тяжелой катушкой со связью. В двух километрах он нашел потрепанную лодку.
После отдыха, солдаты долго не могли уснуть, все чувствовали, что завтра они погибнут. Ашот начал писать родителям, и в нем дал понять, что вероятнее всего это будет последним письмом, которое он пишет с фронта. Он не часто писал своим родителям, и чем больше он сближался со своими товарищами, тем дальше отдалялся от своей семьи. Васконян редко был участником боев, так как его опекал Щусь, и определял его в штаб. Но даже с такого теплого места он постоянно рвался к своим боевым друзьям. Щусь, также не мог заснуть, он все думал, как лучше всего переправиться через реку с минимальными человеческими потерями.
Многие бойцы так и не смогли уснуть в ту ночь. Солдат Тетеркин, которого определили в пару с Васконяном, ходил за ним как преданный оруженосец, принес немного сена и уложил Ашота, а сам прилег рядом с ним. В ночи тихо беседовали Булдаков с сержантом Финифатьевым, которые встретились в военном эшелоне, когда продвигались к Волге. Вдалеке были слышны многочисленные взрывы, немцы бомбили Великий город.
Туман долго не рассеивался, тем самым увеличив жизнь многих солдат практически на половину дня. После просветления начался артиллерийский обстрел. На правом берегу взвод разведки начал бой. Над головами пролетали эскадрильи штурмовиков. Стрелковые роты уже были на правом берегу, но никто не знал, сколько солдат осталось. Переправа началась.
Часть вторая. Переправа
Русские войска потеряли много людей во время переправы. Коля Рындин, Леха Шестаков и Булдаков были ранены. За всю войну этот момент был переломным, после чего немецкие войска начали свое отступление.
Весь левый берег и реку накрыло огнем врага. Река просто закипала, в которой было большое количество погибающих солдат. Те, кто не умел плавать, старались зацепиться, за тех, кто умел, и тем самым тащили их на дно, шаткие плоты проворачивались, которые были сделаны на скорую руку из сырого дерева. Если кто-то пытался вернуться обратно на левый берег, то их расстреливали солдаты загранотряда, и сталкивали их в воду. Одним из первых переправился батальон Шуся, и направился в овраги на правом берегу. Вместе со своим напарником Праховым, стал переправляться и Лешка.
Если бы в этом случае хорошо подготовить все части, в которых были бы солдаты, которые умеют плавать, то на правом берегу войска оказались бы в боевом состоянии. На островок добрались люди, которые вдоволь нахлебались воды, и утопили все свои боеприпасы, а также оружие. Как только они оказывались на острове, то сразу попадали под пулеметную очередь и погибали. Леха рассчитывал, что Щусь с батальоном успели покинуть остров, до того момента, когда противник его поджег. Он медленно плыл по течению немного ниже общей переправы, и разматывал кабель, которого хватило впритык до правого берега. Во время переправы ему приходилось отбиваться от тонущих солдат, которые постоянно хотели перевернуть лодку. Майор Зарубин уже ждал Леху на противоположном берегу. Теперь через реку была налажена связь, и майор начал передавать наводки для артиллерии. Через некоторое время возле Зарубина стали собираться солдаты, которые остались в живых после переправы.
Переправа все еще продолжалась. Те части, которые добрались до другого берега первыми, спрятались в оврагах, и до рассвета пытались установить связь с остальными частями. Огонь немцев был сосредоточен на правобережном речном острове. Рота Оськина достигла правого берега с минимальными потерями, и была готова к выполнению боевых задач. А Оськина два раза ранило, после чего бойцы привязали его к плоту и отправили по течению реки. Удача была на его стороне, и он попал к своим. Лешка Шестаков высадился в устье реки Черевинки, и до роты Оськина было около трехсот сажен, не судьба.
Предполагалось, что штрафная рота будет первой переправляться, взяв на себя весь огонь, но на противоположном берегу она оказалась только под утро. Над берегом, который называется плацдармом, дышать было нечем. Битва утихла. Подразделения противника были откинуты к высоте Сто, и имели большие потери, поэтому они перестали атаковать. Штрафникам удалось переправиться практически без потерь. Далеко от общей переправы, плыла лодка под руководством военного фельдшера Нельки Зыковой. Фая осталась дежурить на левом берегу, а Неля занималась переправой раненых через реку. Феликс Боярчик был в числе штрафников. Он занимался перевязкой раненых вместе с осужденным Тимофеем Назаровичем Сабельниковым. Тимофей был хирургом армейского госпиталя, которого судили за то, что во время операции у него на столе скончался раненый солдат. Штрафники окопались вдоль всего берега. Штрафной роте не выдавали оружия и провизию.
Батальон Щуся расположился по оврагам и закреплял свои позиции. Разведчики занимались установлением связи со штабом, и собирали остатки рот и взводов. Бали найдены оставшиеся в живых солдаты из роты Яшкина. Сам он, также остался в живых. У них была простая задача: нужно было пройти глубже на правом берегу, закрепить позиции, и ждать когда партизаны с тыла и десант с неба нанесут удар по противнику. Но связь так и не наладили, и командир батальона понимал по стрельбе, что немцы стараются отрезать батальон от переправы. На рассвете уже было известно, что у склона высоты Сто окапалось около четырех сотен человек - это то, что осталось от трехтысячной армии. По сообщениям разведчиков стало известно, что связь появилась у Зеленцова. Щусь направил к нему трех связистов. Щусь помнил двоих из них, а вот Зеленцова, который теперь был Шороховым, он не признал.
Шестаков оставил лодку в низовье устья реки Черевинки, и со спокойной душой вернулся под яр, где солдаты делали окопы в высоком откосе. У Финифатьева почти получилось доставить к правому берегу баркас с боеприпасами, но его посадили на мель. Теперь нужно было добраться до этого баркаса. От полковника Бескапустина прибили связисты, который располагался недалеко от Черевинки. Пока утром не рассеялся туман, баркас утащили в устье речки. Как только взошло солнце, Фая и Неля прибыли за раненным Зарубиным, но он не поплыл, и стал дожидаться замены.
Командование уточнило разведывательные данные и сникло. Получилось, что у противника отбили порядка пяти километров берега в ширину, и около одного километра в глубину. Для достижения таких результатов был затрачено несколько десятков тысяч боеприпасов, топлива, а также двадцать тысяч людей, которые были убиты или утонули. Потери были ужасающими.
Шестаков подошел к воде для того чтобы помыться, и тут встретил Феликса Боярчика. Спустя определенное время Сабельников и Боярчик были временными гостями в отряде Зарубина. Тогда на Орловщине Боярчик получил ранение, затем лечился в госпитале в Туле, там его определили на пересыльный пункт. После этого Феликса определили к артиллеристам. Совсем недавно артиллерийская бригада потеряла два своих орудие, а третье было отделено от батареи и спрятано в кустах. В Советском Союзе машины ценились дороже жизни человека, поэтому командование осознавало, что за утерю орудия их никто не похвалит. Два орудия удалось списать, а вот еще одно ржавело в каких-то кустах без одного колеса. Пропажу колеса обнаружил командир батареи, когда на посту стоял Боярчик. В результате чего, Феликса отдали под трибунал и определили в штрафную роту. После этого ему не хотелось жить.
На двух плотах, поздно ночью, на плацдарм был переправлен отборный загранотряд, у которого на вооружении были новые пулеметы. Вместе с отрядом было решено переправить боеприпасы, для осужденных, чтобы они своей кровью могли искупить вину. Но забили переправить провизию и медикаменты. После разгрузки, понтоны были быстро отправлены назад, так как на другом берегу было много важных дел.
С самого начала войны баварец Макс Куземпель и Остзеец Ганс Гольбах были напарниками. Вместе были в советском плену, и вместе бежали оттуда, а затем попали обратно на фронт по глупости Гольбаха. Когда штрафники двинулись в бой, то Феликс закричал «Убейте меня», прыгнул в окоп к немцам. Но его тогда не убили, а взяли в плен, хотя он желал умереть. Тимофей Сабельников погиб в этом бою одним из первых.
Для Щуся этот день был тревожным по-особенному. После того, как штрафная рота была уничтожена, немцы решили ликвидировать партизанский отряд. Бой продолжался около двух часов, после чего в небе появились самолеты, и началась высадка десанта. Операция не была продумана до конца, в результате чего, хорошо обученный отряд десантов, состоящий из почти двух тысяч человек, был уничтожен, не долетев до поверхности земли. Теперь немцы должны взяться за отряд Щуся, и он это понимал. Ему сообщили, что Коля Рындин тяжело ранен в бою. Щусь вызвал по телефону Леху Шестакова и приказал ему переправить на тот берег Рындина. Целое отделение тащило Колю к лодке. Лодку оттолкнул Васконян, и затем еще долго стоял на берегу, будто прощаясь со своим товарищем. Добравшись до левого берега Леха, еле дотащил Рындина до медсанбата.
Лешке не удалось переправиться через реку незаметно. Практически все проведенные телефонные линии через реку, замолчали. Начальник связи отдал приказание Шестакову о переправе связи с одного берега на другой. Зарубин прекрасно понимал, что на Шестакова возложили чужую работу, но решил промолчать, предоставив бойцу самому принять решение. Лешка взял лодку, с несколькими ранеными и добрался до противоположного берега. Ему выдали катушку с кабелем и двух помощников, которые вообще не умели плавать. Уже светало, когда они плыли обратно. Туман тоже начал рассеиваться, поэтому, как только лодка оказалась посредине реки, немцы начали ее обстреливать. Гнилое судно перевернулось, и два помощника сразу пошли ко дну, а Леха отплыл в сторону. Он изо всех сил старался работать руками и ногами, стараясь не думать о трупах на дне реки. У него хватило сил добраться до песчаного берега. Тут же двое солдат подхватили его и оттащили в окоп. Затем он самостоятельно заполз в укрытие и сразу потерял сознание. О нем позаботился Леша Булдаков.
После того, как Шестаков пришел в себя, то увидел перед собой Зеленцова, он же Шорохов. Он сказал ему, что идет под высоту Сто, так как немцы атакуют батальон Щуся. Лешка встал и доложил Зарубину, что не удалось наладить связь, и попросил отлучиться ненадолго. Майор не стал спрашивать, зачем и куда. Леха перешел речушку Черевинку, и стал продвигаться вверх по течению. Затем он увидел в овраге наблюдательный пункт немцев. Дальше он нашел место, где русский отряд столкнулся с вражескими войсками. Васконян и Тетеркин были среди погибших.
А к Зарубину пришел подполковник Славутич. Он попросил дать ему несколько человек, для того чтобы взять вражеский наблюдательный пункт. Зарубин определил туда Шестакова, Финифатьева, Шорохова и Мансурова. В результате операции погибли Мансуров и Славутич, а Финифатьева ранило. В плен было взято несколько немцев, от которых стало известно, что штаб врагов находится в селе Великие Криницы. В четыре тридцать артиллерия начала обстрел высоты Сто, орудия превратили поселок в руины. Высота была взята уже вечером. На смену Зарубину, с левого берега прибыл начальник штаба Понайотов, и привез с собой много провизии. Майор был не в состоянии идти сам, поэтому до лодки его донесли. На правом берегу всю ночь просидели раненые, надеясь на то, что за ними пришлют лодку.
Нелькин отец был котельщиков в паровозном депо в Красноярске, затем его объявили врагом народу и расстреляли. А мать осталась с четырьмя дочурками. Самой здоровой и красивой являлась Неля. Крестным отцом Нельки, стал врач Порфирь Данилович, который устроил ее на курсы медсестер. Как только началась война, Нелька оказалась на фронте, где повстречалась с Фаей. У Фаи была ужасная тайна: ее тело было полностью покрыто густой шерстью. Родители ее называли обезьянкой. Нелька оберегала Фаю как свою сестра и постоянно защищала ее. Без подруги Фая уже не могла обходиться.
Ночью, Шестакова у телефона сменил Шорохов. На фронте Шорохов себя хорошо чувствовал, будто это для него была рискованная игра. Он был сыном раскулаченного крестьянина Жердякова из села Студенец. В его памяти осталось: он бежит, а его отец настегивал лошадь. Рабочие торфозаготовительного поселка подобрали его и дали лопату в руки. После того, как он отработал два года, попал в блатную компанию, и затем тюремное заключение. Потом был побег, грабежи, убийство, потом опять тюремное заключение и лагерь. К этому времени Шорохов уже был настоящим лагерным волком, свои фамилии постоянно менял: Черемных, Жердяков, Зеленцов, Шорохов. В данный момент у него была только одна цел: выжить в бою, найти судью Анисима Анисимовичи зарезать его, как своего врага.
Через некоторое время на плацдарм было направлено около сотни солдат, несколько ящиков боеприпасов и немного провизии. Всего этого добился Бескапустин. Щусь отбил у немцев блиндаж и занял там позицию. Но он понимал, что это на непродолжительное время. С Щусем была налажен связь, но утром его стали атаковать немецкий войска, отрезая резервный путь к реке. И в этот смертельный час телефонную линию занял начальник политотдела, зачитывая статью газеты «Правда». У Щуся не хватило терпения, затем вмешался Бескапустин и отключил связь.
Весь день шли непрерывные бои. Вражеские войска очистили высоту Сто, и немного потеснили русские отряды. На левом берегу уже были сформированы войска, но никто не знал для чего. Утро было суматошным. На верху реки немцы взорвали баржу, которая перевозила сахарную свеклу, овощи прибило течением к плацдарму, поэтому солдаты начали собирать урожай. В течение всего дня бои не прекращались. Первому батальону досталось больше всех. С наступлением вечера, начальнику политотдела допустили к работе. Находясь в гуще событий, этот человек совершенно ничего не знал о войне.
Булдаков думал только о еде. Он пытался отвлечься, вспоминая родную деревню и отца, но мысли все равно возвращались к еде. Тут он решает раздобыть что-нибудь у немцев. Посреди ночи Шорохов и Булдаков вернулись с тремя немецкими ранцами с едой, и поделили между товарищами.
Немцы уже не предпринимали активных действий, с наступлением утра. В штабе дивизии приказали восстановить положение. Полковник Бескапустин решил с последними силами атаковать вражеские отряды. Булдаков не желал расставаться с Финифатьевым, будто чувствуя, что они больше не увидятся. Во время бомбардировки в дневное время высокий берег осел, и под ним оказалось несколько сотен солдат, Финифатьев погиб.
Сначала полк Бескапустина успешно продвигался вперед, но на склоне высоты Сто наткнулись на мины. Бойцы побежали обратно к реке, бросив свое оружие. Через двое суток у Бескапустина осталось около тысячи боеспособных солдат, а в батальоне Щуся не более полутысячи человек. Посредине дня атаку возобновили. Если у Булдакова были бы нормальные сапоги, то он смог бы добежать до пулемета немцев, но у него были тесные ботинки, которые привязаны веревками к ногам. В пулеметное гнездо с тыла, свалился Лешка. Он уже не маскировался, и сосредоточился на цели до такой степени, что не обратил внимания на нишу, которая была прикрыта плащ-палаткой. Из ниши выбежал вражеский офицер и всю обойму пистолета разрядил в спину Булдакова. Леха не успел на него кинуться из-за тесных ботинок. После того, как пулеметчики услышали выстрелы за своей спиной, они бросились бежать, думая, что русские солдаты обошли их.
Булдаков еще был жив. В этот день было много неожиданных схваток и потерь. Силы солдат уже были на исходе. За берег держались, только благодаря своему упрямству. Вечером пошел дождь, который привел в чувства Булдакова. Из последних сил он перевернулся на живот, и начал передвигаться к реке.
Большое количество вшей одолевало людей. Над рекой проплывал запах разлагающихся трупов. Высоту опять пришлось оставить. Немцы стреляли по всему, что двигалось. А по телефону просили еще немного потерпеть. С наступлением ночи, Шестаков заступил на дежурство. По переднему краю стреляли немцы. Связь постоянно обрывалась, поэтому Лешка постоянно выходил на линию. После очередного разрыва связи ор пошел ее восстанавливать, и взрывом мины его откинуло в овраг. После чего потерял сознание. Утром Шорохов обнаружил, что Лешки нигде нет. Через некоторое время он нашел его в овраге. Он сидел и сжимал конец провода в кулаке, от взрыва его лицо было изуродовано. Шорохов наладил связь и доложил Понайтотову, что Алексей погиб. Понайотов приказал Шорохову бежать за Лешкой, и добился того, что за ранеными прислали лодку с того берега. Переправу организовала Неля. В лодке она обнаружила раненного человека. Там лежал Булдаков. Перегруз не испугал Нельку, и она забрала его с собой.
В нескольких километрах от плацдарма вверх по реке началась артиллерийская подготовка. Учитывая прежние ошибки, командование начало новое наступление. В этот раз артиллерия нанесла мощный удар. Начались работы по возведению переправы. Рано утром возводилась еще одна переправа ниже по реке. Тем, кто остался в живых, приказали идти в бой вместе с другими отрядами. Щусь шел впереди с пистолетом.
В оставшихся домах деревни, бойцам раздавали мыло, табак, еду. В одном из домов на соломе отдыхали офицеры. Мусенок залетел к ним, и устроил разгон по поводу отсутствия часового. Не выдержав, Щусь нагрубил политработнику. Мусенка одновременно боялись и ненавидели. Он постоянно лез не в свое дело. У него была царская жизнь, в его распоряжении было четыре транспорта. В кузове одного из автомобилей, было оборудовано небольшое жилье, где все время находилась машинистка Изольда. У этой красавицы был орден Красной Звезды, а также медаль «За боевые заслуги».
Мусенок никак не мог остановиться, когда начал отчитывать Щуся как подростка. Но он плохо знал офицеров, которые несколько дней провели в непрерывных боях. Через некоторое время Щусь, договорился с водителем Мусенка, который его тоже ненавидел, что тот на всю ночь отлучится за газовым ключом. После того, как Щусь убедился, что Мусенок уже спит, завел машину и приехал на минное поле. Подобрал небольшой уклон и толкнул машину. Был мощный взрыв. После чего, Щусь вернулся в дом и уснул.
На правом берегу выкопали большую яму и хоронили в ней павших солдат. А на левом берегу хоронили начальника политотдела. Рядом с гробом стояла Изольда в черном платке. На реке образовался обелиск. А за рекой копали еще несколько ям для трупов. Через несколько лет здесь будет искусственное море, а к могиле Мусенка, ветераны войны и пионеры будут приносить цветы.
Вскоре советская армия переправиться через реку и соединит все четыре плацдарма. Немцы направят сюда основные силы, а русские войска прорвут фронт, вдалеке от этих плацдармов. Немецкие войска еще будут наступать. Корпусу Лахонина еще крепко достанется. А сам он станет командующим армией, и под свое крыло возьмет дивизию Щуся. Бескапустин станет генералом. Нелька получит еще одно ранение. За время ее отсутствия, Фая наложит на себя руки. Зарубин и Яшкин будут удостоены звания Героя, и их комиссуют по инвалидности. После осенних боев, два фронта начнут охватывать немецкие войска. Вражеские войска обратятся в бегство. Немцев начнут одолевать вши, войска будут болеть и голодать. И затем преследующие русские войска вконец раздавят вражеские отряды.

Обращаем ваше внимание, что это только краткое содержание литературного произведения «Прокляты и убиты». В данном кратком содержании упущены многие важные моменты и цитаты.